В жёлтой жаркой Африке —
В центральной её части —
Как-то вдруг вне графика
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
– Видно, быть потопу!..
В общем так: один Жираф
Влюбился в Антилопу.
И душманы Высоцкого крутили… Ночью из засады мы слышали у них:
Мой друг уехал в Магадан,
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу.
Они смотрели в горах наши фильмы… О Котовском, о Ковпаке… Стоит в палатке телевизор, магнитофон… Учились у нас воевать с нами…
Из карманов наших убитых пацанов я вытаскивал письма… Фотографии… Таня из Чернигова… Машенька из Пскова… Сделанные в провинциальном ателье… Все одинаковые… Наивные надписи на фото: «Жду ответа, как соловей лета», «Лети с приветом, вернись с ответом»… Лежали у меня на столе, как колода карт… Лица простых русских девочек…
Не могу вернуться в этот мир… Пробовал, ничего не получается… У меня тут поднялось давление… Недостаточная нагрузка… Бунтует адреналин в крови… Не хватает остроты ощущений, презрения к жизни… Врачи дали диагноз: сужение сосудов… Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы броситься в драку… Хочу и сейчас туда, но не знаю, что бы я там чувствовал… Разбитая, сгоревшая техника на дорогах… Танки, бэтээры… Неужели это все, что от нас там осталось?
Пошёл на кладбище… Хотел обойти «афганские» могилы… Встретила меня чья-то мать…
– Уходи, командир. Ты с сединой… Ты – живой… А мой сынок лежит… Мой сынок ещё ни разу не побрился…
Недавно умер мой друг, воевал в Эфиопии. Посадил в той жаре почки. Все, что он узнал, ушло с ним. А другой товарищ рассказывал, как попал во Вьетнам… Встречал и тех, кто в Анголе был, в Египте, в Венгрии в пятьдесят шестом, в Чехословакии вшестьдесят восьмом… Разговариваем между собой… Вместе на дачах редиску выращиваем… Рыбу удим… Я теперь пенсионер… В кабульском госпитале одно лёгкое удалили… А под Хмельницком есть госпиталь, там лежат те, от кого отказались родные… Кто сам не захотел вернуться домой… Мне пишет оттуда парень: «Лежу без рук, без ног… Проснусь утром и не знаю, кто я – человек или животное. Другой раз мяукать или лаять охота. Зажму зубы…»
Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы драка была. Но я не знаю, с кем мне драться. Я уже не могу стать среди своих пацанов и агитировать: мы – самые лучшие, мы – самые справедливые. Но я утверждаю, что мы хотели такими быть. Но не получилось. Почему?..»
Майор, командир батальона
«Мы перед Родиной чисты. Я честно выполнил свой солдатский долг. Слышал, читал: сейчас эту войну называют „грязной“. А как быть с такими чувствами, как чувство Родины, народа, долга? Родина для вас – пустой звук? Мы перед Родиной чисты…
Называют нас оккупантами. Что мы там захватили, что оттуда вывезли? «Груз двести» – гробы с нашими товарищами? Что приобрели? Болезни, от гепатита до холеры, ранения, инвалидности? Мне не в чем каяться. Я помогал братскому афганскому народу. Убеждён! Те, кто там со мной был, – тоже искренние, честные ребята. Они верили в то, что пришли на эту землю с добром, что они не «ошибочные фронтовики» с «ошибочной войны». А кому-то хочется увидеть в нас наивных «дурачков», пушечное мясо. Зачем? С какой целью? Ищут истину? Но не забудьте библейское. Помните, что Иисус на допросе у Пилата сказал:
– Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине.
Пилат переспросил:
– Что есть истина?
Вопрос остался без ответа…
У меня своя истина. Своя правда о том, что в нашей, может быть, наивной вере мы были девственно чисты. Нам казалось: новая власть даёт землю, и все должны с радостью брать её. И вдруг… крестьянин не берет землю! Нам казалось: мы построим МТС (машинно-тракторные станции), дадим им трактора, комбайны, косилки, и вся жизнь их повернётся. И вдруг… они уничтожают МТС! Нам казалось: в век космических полётов смешно думать о Боге. Нелепо! Мы послали в космос афганского парня… Мол, глядите, он там, где ваш Аллах. И вдруг… непоколебимая цивилизацией исламская религия… Да мало ли что нам казалось! Но так было, было… И это особая часть нашей жизни… Я берегу её в душе, не хочу разрушать. И не дам замарать одним чёрным цветом. Мы там закрывали в бою друг друга. Попробуйте станьте под чужую пулю! Это не забудешь. А это? Я хотел вернуться домой «сюрпризом», но страшно стало за маму. Позвонил:
– Мама, я – живой, я – в аэропорту, – и там, на другом конце провода, упала трубка.
Кто вам сказал, что мы проиграли эту войну? Мы проиграли её здесь, дома. В Союзе. А как красиво мы могли победить и здесь! Вернулись, опалённые войной… Но нам не дали… Нам не дали здесь прав, не дали здесь дела… Каждое утро на обелиске (памятника погибшим воинам-»афганцам» ещё в городе нет, ещё будет) кто-то вывешивает плакат: «Поставьте у своего Белорусского военного округа…» Мой двоюродный брат, которому восемнадцать лет, не хочет идти в армию: «Чьи-то глупые или преступные приказы выполнять?»
Что есть истина?
В нашей «пятиэтажке» живёт старуха врач. Ей восемьдесят лет. После всех сегодняшних статей, разоблачений, выступлений… После всей этой правды, которая на нас обрушилась, она помешалась… Открывает окно у себя на первом этаже и кричит: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует коммунизм – светлое будущее человечества!». Я вижу её каждое утро… Её не трогают, она никому не мешает… А мне иногда страшно становится…
Но мы перед Родиной чисты…»
Рядовой, артиллерист
«Звонок в дверь. Я выбегаю – никого. Ахнула: не сынок ли приходил?..
Через два дня стучат в дом военные.
– Что, сына нет?
– Да, теперь нет.
Тихо-тихо стало. Опустилась в прихожей на колени перед зеркалом:
– Боже, Боже! Боженька мой!
На столе письмо лежало, которое не дописала:
«Здравствуй, сынок!
Прочла твоё письмо и была рада. И в этом письме ни одной грамматической ошибки. Две синтаксические, как и в прошлый раз: «по-моему» – вводное слово, а союз «так как» – сложный. Это в предложении: «Я сделаю так, как сказал отец» – нужна запятая. И во втором предложении: «По-моему, вам за меня не будет стыдно» – тоже нужна запятая. Не обижайся на свою маму.
…В Афганистане жарко, сынок. Старайся не простудиться. Ты всегда простужаешься…»
На кладбище все молчали, было много людей, но все молчали. Я стояла с отвёрткой, у меня не могли её забрать.
– Дайте сына открыть… Дайте сына открыть…
Цинковый гроб хотела отвёрткой открыть.
Муж пытался руки на себя наложить: «Не буду жить. Прости, мать, а жить я больше не буду». Уговаривала его:
– Надо памятник поставить, плиткой обложить.
