Потом что-то произошло… Мы опустились на землю. Ощущение счастья и эйфории вдруг переломилось. Целиком и полностью. Я поняла, что этот новый мир не мой, не для меня. Ему нужны какие-то другие люди. Слабых бей сапогами по глазам! Наверх подняли низ… в общем-то, еще одна революция… Но цели у этой революции земные: каждому по коттеджу и машине. Не мелковато ли для человека? Улицы заполнили какие-то «качки» в трениках. Волки! Затоптали всех. Моя мама работала мастером на швейной фабрике. Быстро… очень быстро закрыли фабрику… мама сидела дома и шила трусы. Все ее подруги тоже шили трусы, в какую квартиру ни зайдешь. А жили мы в доме, который построила фабрика для своих работников, вот все и шили трусы и бюстгальтеры. Купальники. В массовом порядке на всех старых вещах – на своих… просили знакомых – отрезали ярлыки, этикетки, желательно импортные, и пришивали к этим купальникам. Потом женщины собирались группами и ехали с мешками по России, это называлось «трусовка». Я в это время уже училась в аспирантуре. (Весело.) Помню… комедия… в университетской библиотеке и в кабинете декана стояли бочки с солеными огурцами и помидорами, с грибами и капустой. Соленья продавали, и этими деньгами платили преподавателям зарплату. А то вдруг – весь факультет завален апельсинами. Или лежат пачки мужских рубашек… Великая русская интеллигенция выживала как могла. Вспомнили старые рецепты… то, что ели в войну… В дальних углах парков… на железнодорожных откосах сажали картошку… Есть неделями одну картошку – голод это или не голод? А одну квашеную капусту? Меня до конца жизни от нее отвернуло. Научились делать чипсы из очисток картофеля, передавали друг другу этот чудесный рецепт: бросить очистки в кипящее подсолнечное масло и побольше соли. Молока не было, но продавалось мороженое, манную кашу варили на мороженом. Ела бы я это сейчас?
Первой пала наша дружба… У всех появились какие-то дела – надо было деньги зарабатывать. Раньше казалось, что нам эти деньги… они никакой власти над нами не имеют… А тут все оценили прелесть зеленых бумажек, это не советские рубли, не «резаная бумага». Книжные девочки и мальчики… комнатные растения… Мы оказались не приспособлены к новой жизни, которую ждали. Что-то другое мы ждали, не это. Прочитали вагон романтических книг, а жизнь погнала пинками и подзатыльниками в другую сторону. Вместо Высоцкого – Киркоров. Попса! И этим все сказано… Недавно собрались у меня на кухне, что уже редко бывает, и спорили: пел бы Высоцкий для Абрамовича? Мнения разделились. Больше было тех, кто уверен: конечно бы пел. Другой вопрос – за сколько?
Игорь? Он остался в моей памяти похожим на Маяковского. Красивым и одиноким. (Молчит.) Я вам что-нибудь объяснила? Получилось ли у меня…
«…и базар стал нашим университетом»
Много лет прошло… Для меня это до сих пор вопрос: почему? Почему он так решил? Мы дружили, но он все решил сам… один… Ну что вы скажете человеку на крыше? Ну что? В юности я сам думал о самоубийстве, а почему – непонятно. Люблю маму, папу… брата… все дома хорошо… А куда-то несет. Где-то там… там что-то есть… Что? Что-то… оно вот там… Там целый мир, более яркий, более значительный, чем тот, в котором ты живешь, там что-то более важное происходит. И там ты можешь прикоснуться к какой-то тайне, другим путем постичь ее нельзя, рационально ты к ней не подключишься. Вот хочется… дай попробую… Встать на карниз… спрыгнуть с балкона… Но ты не собираешься умереть, а ты хочешь подняться вверх, ты хочешь взлететь, тебе кажется, что ты взлетишь. Действуешь как во сне… в обмороке… Когда приходишь в себя, вспоминается какой-то свет, какой-то звук… и чувство, что в том состоянии тебе было хорошо… тебе было намного лучше, чем здесь…
Наша компания… С нами был еще Лешка… Недавно умер от передоза. Вадим в девяностые исчез. Занялся книжным бизнесом. Началось как шутка… бредовая идея… А как только деньги завелись – тут же на него наехал рэкет, ребята с наганами. Он то откупался, то бегал от них – спал в лесу на деревьях. В те годы драться перестали, больше убивали. Где он? Следов нет… до сих пор милиция не нашла… Закопали где-нибудь. Аркадий свалил в Америку: «Я лучше буду жить в Нью-Йорке под мостом». Остались я и Илюша… Илюша женился по большой любви. Жена терпела его странности, пока была мода на поэтов и художников, но потом в моду вошли брокеры и бухгалтеры. Жена ушла. У него началась тяжелая депрессия, он выйдет на улицу – и тут же паническая атака. Его трясет от страха. Сидит дома. Большой ребенок у родителей. Пишет стихи – крик души… А в юности мы слушали одни и те же кассеты и читали одни и те же советские книжки. Ездили на одинаковых велосипедах… В той жизни все у нас было просто: одни ботинки на все времена года, одна куртка, одни брюки. Нас воспитывали как молодых воинов в древней Спарте: если Родина прикажет, на ежа сядем.
…Какой-то военный праздник… Наш детсад привели к памятнику пионеру-герою Марату Казею. «Вот, дети, – сказала воспитательница, – это юный герой, он подорвал себя гранатой и уничтожил много фашистов. Когда вы вырастете, вы должны стать такими же». Тоже подорвать себя гранатой? Сам я этого не помню… с маминых слов… Ночью я сильно плакал: мне надо умереть, буду лежать где-то один, без мамы и папы… раз я плачу, значит, я ни капельки не герой… Я заболел.
…А когда учился в школе, у меня уже была мечта – попасть в отряд, который нес вахту у Вечного огня в центре города. Туда брали лучших учеников. Им шили военные шинели, шапки-ушанки и выдавали военные перчатки. Это не какая-то обязаловка, а великая гордость – попасть туда. Слушали западную музыку, гонялись за джинсами, они уже появились и у нас… символ двадцатого века, как и автомат Калашникова… Мои первые джинсы были с лейблом «Монтана» – как же это было круто! А ночью мне снилось, как я бросаюсь с гранатой на врага…
…Умерла бабушка, к нам переехал жить дед. Кадровый офицер, подполковник. У него было много орденов и медалей, я все время приставал к нему: «Дед, за что тебе дали этот орден?» – «За оборону Одессы». – «А какой ты подвиг совершил?» – «Оборонял Одессу». И точка. Я на него за это обижался. «Дед, а ты что-нибудь благородное, высокое вспомни». – «За этим не ко мне, а в библиотеку. Возьми книгу и почитай». Дед у меня был классный, мы просто химически с ним притягивались друг у другу. Умер в апреле, а хотел дожить до мая. До Дня Победы.
…В шестнадцать лет меня, как положено, вызвали в военкомат: «В какие войска желаешь?». Я заявил военкому, что окончу школу и буду проситься в Афганистан. «Дурак», – сказал военком. Но я долго готовился: прыгал с парашютом, изучил автомат… Мы – последние пионеры Страны Советов. Будь готов!
…Из нашего класса уезжал в Израиль один мальчик… Созвали общешкольное собрание, его убеждали: если твои родители хотят уехать, пускай уезжают, но у нас есть хорошие детдома, ты там доучишься и останешься жить в СССР. Для нас он был предателем. Его исключили из комсомола. Назавтра весь класс уезжал в колхоз на «картошку», он тоже пришел, его вывели из автобуса. Директор школы всех на линейке предупредила: кто, мол, начнет с ним переписываться, тому будет трудно окончить школу. Когда он уехал, мы все стали дружно ему писать…
…В перестройку… Те же учителя нам сказали: забыть все, что мы раньше учили, и читать газеты. Учились по газетам. Выпускной экзамен по истории вообще отменили, не пришлось зубрить съезды КПСС всякие. На последней октябрьской демонстрации нам еще раздали плакаты и портреты вождей, но для нас это уже было как карнавал для бразильцев.
