Осталась одна, а корову доить не умею. Она ревет в хлеву, глядит на малого и ревет, чувствует. что хозяйки нет.
Ночью маленький ко мне лезет… Грудь просит… Молока… Оттяну ему шкурочку, цокает, цокает и заснет. Где он простудился? Как заболел? Сама малая, что я понимала. Кашляет, кашляет, и есть нет чего. Коровку у нас уже немцы забрали.
Умер. Стонал-стонал и умер. Слышу: тихо стало. Подняла тряпочки, он черный лежит, сгорел, только личико белое, чистое осталось. Хорошее личико, а сам весь черный.
Ночь. Куда я пойду? Буду ждать утра, утром людей позову. Сижу и плачу, что никого в хате нет, даже этого маленького мальчика. Стало днеть, положила я его в сундук… Боялась, что придут коты или крысы, обгрызут, он такой маленький стал, еще меньше, чем живой. Сундук был как раз ему по росту…
«Боялась увидеть этот сон…»
Лена Старовойтова — 5 лет.
Сейчас — рабочая.
Живет в Минске.
…Мама надела зеленое пальто, сапоги, завернула в теплое одеяло шестимесячную сестренку. Я сидела и глядел а в окно, когда она вернется. Вдруг вижу: ведут по дороге несколько человек, среди них моя мама с сестренкой. Около нашего дома мама повернула голову и посмотрела в окно. Фашист ударил ее прикладом по лицу.
Вечером пришла тетя, мамина сестра, она очень плакала, она рвала на себе волосы, а меня называла: сиротинушка, сиротиночка. Таких слов я не знала. Ночью мне приснился сон, будто мама топит печь, огонь ярко горит и плачет моя сестренка. Если я бывала теперь с ними, то только ночью. Мне снился этот сон, рассказывала тетя, два месяца. Я так как плакала, что вечером не хотела ложиться спать, боялась увидеть этот сон. И хотела его увидеть.
Я и теперь боюсь его увидеть и хочу его увидеть. У меня даже фотокарточки маминой нет. Только этот сон… Только там я могу на нее посмотреть… И на сестренку…
«Я хотела быть одна у мамы…»
Мария Пузан — 7 лет.
Сейчас — рабочая.
Живет в Бресте.
…Выгнали из сарая колхозных коров, а туда затолкали людей. И нашу маму. Мы с братиком сидели в кустах, ему два годика, он не плакал.
Утром пришли домой, дом стоит, а мамы нет. И людей никого нету. Одни мы остались. Я иду за водой, надо печь топить, братик кушать просить. На колодезном журавле висели наши соседи. Повернула в другой конец деревни, там криничный колодец был, самая лучшая вода у нас. И там люди висят. С пустыми ведрами вернулась. Братик плакал, потому что голодные: «Дай корочку». Один раз я его укусила, чтобы не плакал.
Так мы жили несколько дней. Одни в деревне. Люди лежали или висели мертвые. Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди. Потом встретили чужую женщину, начали плакать: «Будем с вами жить. Одним страшно». Она посадила нас на саночки и повезла в свою деревню. У нее было двое мальчиков и нас двое. Жили так, пока не пришли наши солдаты.
…В детдоме мне подарили оранжевое платье, вверху карманчики. Так любила его, что всех просила: «Если умру, похороните в этом платье». Мама умерла, папа умер, и я скоро умру. Долго-долго ждала, когда умру. Всегда плакала, когда слышала слово «мама». Однажды меня за что-то отругали и поставили в угол, я убежала из детдома. Мне было обидно, что у меня нет мамы и все меня ругают.
День рождения свой я не помнила. Сказали, что выбери сама любой день, какой хочешь. А я очень любила майские праздники. «Но, — думаю, — никто не поверит, если скажу, что я родилась Первого мая, и второго — не поверят, а если скажу — третьего мая, то это будет похоже на правду». Именинников объединяли по кварталу, делали нам праздничный сто с конфетами и чаем, дарили подарки — девочкам что-нибудь на платье, мальчикам — сорочки. Один раз в детдом пришел незнакомый дедушка и принес много вареных яиц, раздавал всем и так радовался, что делает нам приятное.
Я уже была большая, о скучала, что нет игрушек. Когда ложилась спать и все засыпали, вытягивала из подушки перышки и рассматривала их. Это была моя любимая игра. Когда болела, а болела я часто, война из мня вылезала, она вылезает из меня всю жизнь, лежала и мечтала о маме. Я хотела быть одна у мамы и чтобы мама меня баловала…
«Мама, наши люди висят в небе…»
Петр Калиновский — 12 лет.
Сейчас — инженер-строитель.
Живет в Минске.
Из детства больше всего помню, что очень гордился своим отцом, он был участником революции, красногвардейцем. До войны я окончил пять классов, любил книги о гражданской войне и приключенческую литературу. Любимые герои, конечно, Чапаев и Павка Корчагин, как и у всего поколения довоенных мальчишек. Довоенные мальчишки, мы — что-то одно, я это кожей чувствую. Война отрезала нас от всех других мальчишек на свете.
Когда отец уходил в партизаны, сказал, что возьмет меня с собой. Мама плакала: я хорошо учился, был одаренный мальчик, она боялась, что меня убьют. В детстве я сам сочинял сказки, в пять лет научился читать. Мама хотела сделать из меня, по-моему, артиста, а моя мечта была научиться летать, надеть форму летчика. И в этом ведь тоже наше время. Я, например, не встречал до войны мальчишку, который бы не мечтал стать летчиком или моряком. Теперь можно услышать от детей: «Хочу быть парикмахером», «Хочу быть контролером», а нам надо было или небо, или море. И вот деталь. Когда я увидел первых повешенных наших людей, я прибежал домой: «Мама, наши люди висят в небе». Впервые я испугался неба, у меня после этого случая изменилось отношение к небу. Я стал настороженно к нему относиться. Мне запомнилось, что люди висели очень высоко, а может. мне так показалось из страха. Видел же я убитых людей на земле? Но так не пугался…
…Прошли через бурелом один пост, второй. И вдруг слышим: на весь лес наши, русские, песни поют. Потом вдруг слышу голос Руслановой. В отряде был патефон и три или четыре пластиночки, заигранные до основания. Стоял ошеломленный и не верил, что я в партизанах, что здесь поют песни. Два года я жил в городе, в который пришли немцы, я забыл, как люди поют. Я видел, как ни умирали. И как они убивали. Другого я не видел.
В сорок четвертом году участвовал в минском параде партизан. Живой остался… Шел крайним в правой шеренге, меня поставили так, чтобы я увидел трибуну. «Ты еще не вырос, — говорили партизаны, — среди нас затеряешься и ничего не увидишь, а тебе надо этот день запомнить…»
«А они не тонули, как мячики…»
Валя Юркевич — 7 лет.
Сейчас — учительница.
Живет в Минске.
…В детстве я была больше мальчиком, в семье, видно, очень хотели мальчика, а родилась девочка. Родители одевали меня в мальчиковую одежду и подстригали, как мальчика. Игры мне тоже нравились больше мальчишеские, в «казаков-разбойников» играла, «в войну». Я считала, что я смелая.
