Дзидра тогда опустилась не на ступени крыльца, не на табуретку, а прямо на землю.
— Близки?! Кто из них тебе близок?
— Долго перечислять.
При своей немногословности Имант сказал многое… Слова его совпали с воззрением Елчанинова. И, что было для Дзидры главным ударом, не помог ей подняться. Впервые несогласие отвлекло его, пусть не надолго, от сыновьего, но и от обыкновенного джентльменского долга. Он направился к морю, с которым в сложных ситуациях советовался.
Дзидра еще острей ощутила в тот день, что сын стал мужчиной. «Прав ли он был тогда?» — не раз растравляла она себя. И вот, как почудилось ей, явился ответ.
Протяженность времени удлиняется нервностью ожидания. Когда часы с той же равнодушной одинаковостью интонации произнесли «бо-ом» один раз, ей показалось, что Иманта нет уже целые сутки. Дашу она для себя не ждала, но напрочь замыкала губы, не оставляя намека на щелку, при мысли, что сын вернется раньше своей жены — и проявит такое хладнокровие, что будто окаменеет. При его огромности это окаменение нельзя будет спрятать… Но тишь наконец-то прорвал гудок, а тьму прорезали желтоватыми лезвиями две фары.
Извинения, прозвучав уже из коридора, опередили появление сестры: послезавтра премьера, а завтра днем — генеральная репетиция. Вот почему…
Дзидра не желала Дашиного сценического успеха. Она понимала, что вообще всякий ее успех — это новые страдания сына, который и так уж более часа не возвращался.
Как назло сестра, торопясь домой, не освободилась от грима, без которого Афанасьев репетиций не допускал: на сцене как на сцене! Сестра была и слишком возбуждена своим опозданием. Отчего именно человек возбужден, на лбу у него не написано… Дашину взбудораженность Дзидра приписала интимности «ночной репетиции».
— Где Имант? — с тревогой, которая, конечно, показалась Дзидре фальшивой, спросила сестра.
— Не знаю. Пойдем на берег…
— Он купается?
— Его нет уже почти полтора часа.
— Теперь?.. Ночью?!
Дзидра взглянула на нее не с ненавистью, а как смотрят на того, кто приговорил тебя или самого близкого тебе человека к высшей мере: уже приговорил к тому, от чего спастись невозможно. А может, и привел приговор в исполнение. Протестовать бесполезно и просить не о чем…
Полотенце и рубашка были сложены на песке с аккуратностью, которая была неразлучна с Имантом, как и его деликатность.
Море не шевелилось… Будто для того, чтобы приближение Иманта к берегу сразу было услышано. Но никаких примет возвращения не обнаруживалось.
Не было их и в два часа ночи…
Дзидра скинула туфли и, проваливаясь босыми ногами в песок, побежала к домику матроса-спасателя, что был светлячком в ночи. Спасатель выглядел морским волком, но именно морским, потому что такие волки добры и отважны. Он знал Иманта со дня рождения — и не хотел увидеть день его смерти…
Когда спасенные и их близкие на коленях благодарили его и провозглашали, как это благородно «спасать», он неизменно отвечал: «Уж лучше, чем топить. Это точно!»
— Все будет нормально! — заверил спасатель Дзидру. Но она не стала успокаивать Дашу переводом с латышского.
Старик по-моряцки обстоятельно заторопился. Дарить надежду стало его профессией: он работал спасателем почти всю свою жизнь. Лодка его была необычно глубокой и необычно широкой, — в ней тоже ощущалась надежность.
Дзидра вновь и вновь по-латышски все объясняла ему. Такая внезапная разговорчивость свидетельствовала о состоянии истерическом, которое было несвойственно Дзидре уж вовсе. Она перестала быть собой…
Спасатель, как Имант, был надежен в каждом своем движении. Возвращать к берегу, к жизни, обманывать, обкрадывать смерть стало делом всех его долгих лет.
Театр, репетиции, премьера — все потеряло для Даши свой смысл и хоть какое-нибудь значение.
— Где Имант?.. Что происходит?! — будто прося перевода с латышского на успокоительный родной язык, обращалась к Дзидре сестра.
Но Дзидра не отвечала ей. Она вслушивалась в море.
Только море имело теперь отношение к ее сыну, лишь от него все зависело. И еще от старика спасателя…
Дзидра подняла с песка полотенце, рубашку и прижала к себе так, словно хотела, чтобы они остановили ее сердце — пусть на время, пока не появится сын. Потом опустилась на колени и стала молиться. Опустилась и Даша. Дзидра молилась по-латышски, и сестра не могла ей вторить. Но так же неистово, как молилась Дзидра, сестра повторяла: «Пусть он скорее вернется… Пусть скорее!»
Как бы в ответ вода ожила. Заплескалась где-то вблизи от берега. Так им обеим почудилось. На самом деле всплеск возник далеко, хотя все приближаясь и приближаясь: просто слышимость в необъятной морской тиши была абсолютной.
— Это он… — прошептала Даша.
Дзидра ей не ответила: она, выросшая на море, безошибочно отличала всплески, рожденные веслами, от тех, что рождены руками пловцов.
Дзидра поднялась с песка, и Даша за ней…
Старик спасатель выволок свою непривычно широкую и глубокую лодку на песок. Он не бросился к женщинам сразу: ему нечего было им сообщить. И они вросли ногами в песок.
Наконец, он не спеша приблизился, что-то хрипло сказал Дзидре. Бывают моменты, когда начинаешь понимать незнакомый язык. Даша поняла: спасатель пообещал что-то еще придумать, еще постараться. И, не теряя надежности каждого своего шага, направился к домику-светлячку.
Даша смотрела ему вслед, никакой иной надежды на свете не ощущая. И вдруг затвердевший, лишенный интонации голос Дзидры заставил ее оторваться взглядом от спины спасателя и его домика:
— Раздевайся…
— Зачем?
Дзидра не ответила и сама начала сбрасывать и стягивать с себя одежду — неловко и нервно, что было так на нее непохоже.
Тем же голосом, без интонаций, Дзидра не произнесла, а приказала:
— Иди в воду.
И сама пошла первой.
— Холодно, — механически, отрешенно произнесла сестра, как разговаривала тогда, в ванной комнате.
— Не холодней, чем ему, — ответила Дзидра. — Будем его искать.
Они доплыли до того места, которое, как знала Дзидра, с берега казалось линией горизонта. Поплыли вдоль этой линии…
— Има-ант! Има-ант!.. — не закричала, не стала звать, а завыла Дзидра.
Море затаилось, молчало. Еще полчаса они выли в два голоса. Море не откликалось
И тогда Дзидра взяла Дашу за левую ногу.
— Что вы? Я же не смогу плыть. Вам трудно? Схватитесь за мои плечи, за шею…
Даша думала, что Дзидра, обессилев, цепляется за нее, чтобы не утонуть.
— Отпустите… Я вас прошу: отпустите…
