– Тогда что? – спросил он насмешливо. – Что бы случилось?
– Ничего! Вы бы этого так не оставили!
– В моих владениях, хвала Создателю… – заговорил было Югэт де Бо и вдруг замер. – Боже! – воскликнул он. – Наши дамы!
Действительно среди деревьев замелькали цветные платья, а вскоре донеслись и голоса:
– Мессены! Мессены! Эн Гастон! Эн Югэт!
И прямо в объятия кавалеров влетели Беатриса и Файель, а третьей дамы, Виерны, с ними не было.
Рыцари окружили их, стали ласкать и успокаивать. Горячие круглые плечи дам так и прыгали под утешающими ладонями, словно пойманные птички. Обе они были белы, волосы их растрепались, одежда пооборвалась и была облита темно-красным, густым – как будто в них плеснули из чана сиропом.
Дамы ничего не могли объяснить, лишь немо раскрывали рты, откуда вылетали сдавленное рыдание, и писк, и икота.
– Они обезумели от ужаса, – сказал Югэт де Бо. – Бедняжки! О, бедная Файель!
– Это ведь кровь, – заметил Гастон. – Кровь у них на одежде. Где Виерна? Что случилось?
А Одар де Батц позеленел и затрясся всем телом, словно перепугался вдруг еще больше, нежели дамы. Зубы у него громко застучали, и он поскорее отбежал в сторону, не желая опозориться. Однако никто не стал бы упрекать его, ибо страх – это одно, а низкий поступок – совсем другое; низких же поступков Одар де Батц не совершал никогда, оставаясь чистым с отроческих лет и до последнего вздоха.
С трудом уговорили дам снять выпачканную одежду, заменив ее рыцарскими плащами. После этого домна Файель разрыдалась и плакала долго, с облегчением. А домна Беатриса попросила дать ей вина из бутыли, перевела дух и рассказала наконец о случившемся.
Сидели они, как было условлено, в замке из цветов и ожидали начала веселого штурма, а покамест разговаривали о кавалерах, о нарядах, загадывали цветы и платили проигрыш песнями – словом, от скуки развлекались. Затем услышали осторожные, тихие шаги вокруг цветочных стен и затаились, поскольку решили, будто это рыцари отыскали их отрадное убежище и высматривают слабые места. До слуха доносилось дыхание, низкое, с легкими хрипами, как будто поблизости находился некто страдающий кашлем или удушьем. Но вот эти хрипы сделались громче и наконец превратились в горловое рычание.
– Наверное, пастух, – предположила дама Виерна. – Забрел сюда со своими козами и собаками и недоумевает.
– Надо прогнать его, – решила дама Файель. – Эти козы могут испортить нам всю забаву.
Не успела она проговорить эти слова, как кто-то снаружи потянул за цветочную гирлянду. Дамы сердито закричали, желая прогнать докучливую скотину. Они ожидали увидеть в открывшемся просвете наглую козью морду, но вместо того перед ними появилась черная лапа с когтями и сразу вслед за тем – длинная косматая голова.
– У него острые уши и узкие глаза, – рассказывала Беатриса. – А нос почти как у человека, только темный. И взгляд… умный. Он понимал, кто мы. Он что-то такое знал. Звери так не смотрят.
Беатриса глубоко вздохнула и опустила веки.
– Спать хочу, – шепнула она.
И действительно тотчас погрузилась в сон – или забытье? – но очень ненадолго и вскоре, слабо вскрикнув, пробудилась. А пробудившись, увидела, что лежит на коленях у Роллета.
– Зверь сморщил нос, как недовольный барин, а потом вдруг метнулся и схватил Виерну. Мы поначалу ничего не поняли – нас облило горячим, и мы побежали, – так закончила свой рассказ Беатриса.
Кавалеры и дамы отправились обратно к реке. Шесты с венками побросали и разговоров до самого берега больше не вели. Спустились, по безмолвному уговору, в стороне от того места, где нашли растерзанного – незачем бедных дам лишний раз тревожить. А возле переправы опять увидели лохматого мужлана – ходил вперевалку и, что-то мыча, обирал сухую траву с каменного Христа.
– Кто это? – содрогнувшись, спросила домна Файель.
– Переправщик, – ответил эн Гастон. – Его мой отец здесь поселил, чтобы переправлял людей с берега на берег.
– Какой страшный! – молвила домна Беатриса.
А переправщик, завидев господ, начал лыбиться и кланяться – вообще держался он так, словно встречал их впервые и ни о чем случившемся понятия не имел.
– Где твой паром, дурак? – спросил эн Гастон.
Мужлан поклонился, криво изогнув при этом шею, и проворчал:
– Водой унесло, господин мой, да по весне всегда так. Не успел… дела.
– Какие у тебя могут быть дела, чумичка неумытый? – вспылил Гастон. – Твое дело – переправа!
– Дела… – упрямо повторил мужлан и несколько раз встряхнулся всем телом.
– Для чего же ты здесь посажен? – рассердился наконец Гастон. – Отвечай, болван!
Мужлан вскинул голову и дерзко глянул на Гастона. Глаза у него оказались звериные, со светящимся расширенным зрачком.
– Стеречь, – промолвил он невнятно. – Святой Христофор… он на переправе. Полезайте мне на плечи, господин мой…
И одного за другим перенес мужлан всех господ на противоположный берег. А каменный Христос, расставив руки с чуть согнутыми, словно от многолетней грубой работы, пальцами, хмуро глядел им вслед.
– Святой Христофор? – переспросил каноник, отец Беральдус, неуловимо схожий с каменным Христом на переправе. – Это мужлан так сказал? Переправщик? – Он помолчал, повздыхал, повертел в пальцах деревянное распятие и четки. – А где тело? – спросил он вдруг.
Разговаривали в маленькой часовне на краю деревеньки; прилипла деревенька к боку горы и жила от пастбищ; каменная часовня, возведенная здесь в незапамятные времена, еще византийцами или везиготами, была от старости черной. Земля словно пыталась вытолкнуть ее из себя и каждый год под стеной прорастало деревце или куст, отчего в каменной кладке уже начали появляться трещины, хотя все растения немедленно вырубались.
Дамы отдыхали в самом богатом из здешних убогих домов – лежали на соломе, пили горячее, козой воняющее молоко; а за это дочерям дома на приданое подарили жемчужную нитку.
Рыцари немедленно отыскали каноника – и едва лишь завидели его, сразу поняли: знает этот отец Беральдус куда более, чем хотел бы открыть.
– Что еще за тело? – сказал эн Гастон, едва лишь каноник задал неосторожный вопрос.
– А разве нет… никакого тела? – удивился отец Беральдус.
– Есть, и даже два, но вам-то откуда это известно?
Отец Беральдус вздохнул.
– Раз переправщик заговорил о святом Христофоре, значит – беда.
Он взял свечу и пошел от алтаря влево, туда, где была маленькая дверца.
– Там склеп, – сказал Гастон. – Верно?
Отец Беральдус не ответил. Он отворил дверцу – за нею оказалась лестница, ведущая в подземелье, – и начал спускаться. Рыцари двинулись следом. Внизу действительно находился склеп. Надгробья выглядели ухоженными, даже те, что обветшали от старости. Над одним горела масляная лампа, а рядом стояла небольшая статуя. Она по колено утопала в увядших цветах. Статуя изображала мужчину с удлиненной песьей мордой, трагически и вместе с тем забавно сочетавшей черты зверя и человека. К затылку звериной головы были прикреплены расходящиеся лучи из медных пластин – сияние.
