Отвязывают шатры, сгружают вьюки. Ставят палатки возле симоновых. В недрищах лагеря глухо позвякивает посуда.
После полугода, проведенного в Бигорре с Гюи, с младшим сыном, Симон не может наглядеться на старшего.
Гюи – тот как будто постоянно ждет от отца подвоха; всегда насторожен, молчалив, хмур. Есть у Гюи своя жизнь, скрытая от глаз Симона: то возня с меньшими братьями, то возня с девками по кухням. И все это тишком, пока отец не видит. И оттого тяжело бывает Симону с младшим сыном.
Амори же весь как на ладони, ясен и светел. И отважен, и крепок.
Симон говорит Амори:
– Благословен Господь! Наконец-то вы со мной, сын.
Амори слегка краснеет и только улыбается в ответ. Хотелось бы ему сказать, что рад бы умереть за отца, но такие слова с губ не идут. Да и что говорить, коли и без того все открыто между ними.
И вот два дня новое воинство бездействует вдали от Вивьера. Ест горячее, пьет холодное. Лошади бродят без ноши на спине, щиплют траву, спокойно поводят ушами, слушая, как гудят шмели.
На третий день собираются и быстро выступают на Вивьер.
А там уже сочли угрозу минувшей. Пехота городской общины Симона вовсе не ожидала и потому, когда ударил всей силой, то побежала. Пешему с конным совладать непросто, нужна особая выучка. Да еще не растеряться бы. Конный над тобой – как Георгий над гадом, поневоле по земле, извиваясь, поползешь и обратишься в постыдное бегство.
Пока Симон пехоту пугал, пока брызгами, полными радуги, любовался (падали в Рону, оступаясь, убегающие пехотинцы), наехала авиньонская конница, полсотни храбрых рыцарей. Выскочили сразу справа и слева и с передовыми франков схватились, уже на равных. Того не знали, что Симон подкрепление получил. Знали бы – сразу отошли.
И пали авиньонцы до последнего человека; из горожан спаслись немногие. Повлекла Рона кровавый след. Где лизнуло волной, на песке оставались красные полоски. А после сама же и смыла прозрачной водой, чистой, хрустальной. И забылось Роне.
А Симон перешел реку и, не останавливая движения, ворвался в Вивьер. Амори рубился бок о бок с отцом; радостно ему было. И несколько раз выходило так, что Симон успевал прикрыть сына, а один раз Амори вовремя поспел к отцу и уберег его от раны.
Настала ночь, и Вивьер пал. Озарен был пожарами до самого неба. Огонь отражался от вод реки. И горели костры. В эту ночь почти не спали. Кто раны баюкал и зализывал, кто сторожил, ожидая подвоха.
Утро над рекой будто попробовало сперва воду, бледно засветив ее гладь, а после неожиданно пролилось багрянцем и золотом. Подле этого великолепия еще убоже и страшнее встал перед глазами обугленный Вивьер, будто зуб гнилой. Собирали убитых по берегу – и своих, и чужих – пока солнце не поднялось в зенит. Отпели всех разом и захоронили, торопясь, на католическом кладбище.
Могилу, одну на всех, творили местные мужланы – их Амори для этой работы согнал. Рыли мрачные, сами бледнее трупов – в уверенности, что проклятые франки их живьем рядом с мертвыми зароют.
Когда могила была готова, Амори мужланов отпустил на все четыре стороны. Те припустили – обувку, у кого была, на бегу теряли. Всё ждали, что передумает франк.
Ни казнить, ни миловать Симон в Вивьере не стал. Некого было здесь казнить и миловать. Не перепуганных же мужланов снова ловить, каким Амори уйти дозволил.
И пошли дальше – на Адемара де Пуатье. Он был еще далеко в своем Крёсте, имея и на этом берегу Роны между собою и Симоном не одну преграду.
* * *
Первой оказался Паскьер. Симон задержался здесь недолго. Штурмовали, не остановившись, прямо с марша, только обоз в нескольких верстах бросили. Лестницы на стены пали, в ворота таран вломился, и полезли со всех сторон франки. Амори остался внизу, с тараном, под черепахой. А Симон третьим по лестнице поднимался, следом за двумя солдатами. Первого сразу убили. Второй ввязался в бой. Симон, спрыгнув на стену следом, бросился вниз, на двор, увлекая за собою троих противников.
Этот бой был недолгим и потери оказались невелики с обеих сторон. С мечом в руке прошел по замку Симон, плечом к плечу со своим старшим сыном.
Наказал брать пленных, разоружать и сгонять в подвал, но не убивать. Владельца же крепости велел доставить к нему.
Ростан де Паскьер отбивался дольше всех, прижатый в углу. Последний солдат уже отдался в руки франков, а Ростан все бился. Когда усталый меч в его руке переломился, отбросил в сторону обломки и заплакал.
Раненого, с опаленными волосами и бровями, скрутили его и потащили к Симону.
Симон нашел в донжоне лучшие покои и там ждал, отдыхая. Пока ждал, лицо умыл той водой, что оставалась в широкой медной чаше (и даже лепестки шиповника в ней еще плавали, для приятного запаха).
Приволокли Ростана. У того голова мотается, белые глаза закатились, весь правый бок в кровище. Изнывающего, к ногам Симона бросили. От стыда Ростан слабо застонал. Встать хотел и не смог. Так и остался извиваться червем под ногами проклятого франка.
Посмотрел на него Симон сверху вниз и неожиданно глянулся ему Ростан. Велел перевязать его раны, напоить вином, какое получше найдется, уложить на постель и не тревожить.
Когда все это было сделано, пришел граф Симон к Ростану де Паскьеру и долго стоял возле него, простертого в немощи. Ростан на него глядел и плакал.
Спросил Симон:
– Вы знаете меня, сеньор?
– Вы граф Монфор, – сказал Ростан. Хотел еще прибавить проклятие, но не сумел. А слезы все так же медленно выползали из его глаз.
Тогда сказал ему граф Симон:
– В Берни я повесил четыре дюжины человек разного звания.
Ростан шевельнул рукой, будто для крестного знамения, но даже и руки поднять сил не нашел.
– Я не стану делать этого с вашими людьми. – Симон топнул ногой в пол, показывая, где находятся сейчас люди Ростана.
Ростан все молчал.
– Я оставлю им жизнь, – повторил Симон.
Тогда Ростан тихо спросил:
– Всем?
Легат Бертран советовал Симону пощадить только искренних католиков, а нетвердых в вере повесить. Но Симон ответил Ростану де Паскьеру:
– Всем.
– Что я должен сделать?
– Вы должны присягнуть мне на верность. – И, видя, что Ростан колеблется, добавил: – В Берни я этого не предлагал.
Ростан сказал:
– Я стану вашим человеком, мессен, как вы требуете.
Наутро Симон ушел из Паскьера, не тронув там ни одного камня.
* * *
Симон шел по Роне скорым шагом, торопясь обогнать свою злую славу и дым пожаров. Но корабли, пущенные по реке, опередили его. И потому невдалеке от Драконьей Горки ждала франков во всеоружии малая крепостца. Мосты ее были встопорщены, решетки опущены, рвы наполнены мутной, зацветающей водой. На стенах угрожающе кренились чаны с маслом, только поверни рычаг.
