Визжа, старуха спрыгнула и посеменила обратно в галерею к каменным фигурам, но по дороге наткнулась на неподвижно стоящего Гюи. Влетела головой ему прямо в колени.
Он с отвращением увидел, как сквозь редкие свалявшиеся волосы просвечивает серая кожа головы. Отшвырнул старуху от себя.
Она повалилась на грядку и забилась и заверещала – все тоньше и тоньше. Изо рта у нее потекли слюни.
– Замолчи! – крикнул Гюи и выхватил меч.
Старуха заметила оружие. Быстро оборотилась на четвереньки и поскакала на галерею. Там спряталась за спину воющей собаки с четырьмя торчащими из пасти клыками и захныкала.
Растерянный, Гюи так и остался стоять с обнаженным мечом посреди двора.
Во двор заглянул один из гасконцев.
– А, вот вы где, мессен, – молвил он, завидев Гюи. – Как, хорошее здесь место?
– Нет, – ответил Гюи, вкладывая меч в ножны. – Поставим палатки у таможенных складов. Там надежней.
И не оглядываясь вышел вон.
* * *
Вечер наступил ясный и холодный. Симон стоял на берегу, один. Гаронна струилась тихая, почти безмолвная, залитая окровавленным закатным золотом, будто на дне ее таились сокровища Нибелунгов. Впереди, хорошо освещенная, лежала Тулуза. Соборы, дома, башни, недостроенные деревянные укрепления над старицей Гаронны – всё это вылепливалось вечерним солнцем так объемно и густо, что, казалось, – протяни руку и коснешься.
Завороженный, Симон не двигался. В этот час Тулуза открывала взору всю свою красоту, не стыдясь и не насмехаясь. Она будто говорила: «Вот я», утверждая свое присутствие на земле.
И Симон видел ее узкие, полные эха, улицы, щедрые площади, монастыри, богатые кирпичные дома, которые из-за снесенных по его, Симона, приказу башен кажутся обезглавленными. Он видел ее всю.
Она была прекрасна.
И эту прекрасную даму граф Симон намеревался уморить голодом и утопить в крови.
* * *
Ночью, ближе к рассвету, в самые холодные часы, по лагерю франков ударили одновременно с двух сторон: из предместья и с берега. На обоих мостах были сметены симоновы кордоны и перебита стража.
Пока на берегу шел бой, в лагерь ворвались жители Сен-Сиприена. Они сломали заставу между двух складов и рассыпались среди палаток.
Поначалу им, кажется, всё удавалось. Вооруженные дубинами и кольями, горожане схватились с франками, пока те были полуодеты, пеши и почти безоружны.
Но вот один за другим начали выходить на них закованные в броню рыцари. Мало кто из нападавших остался после этого цел, а большинство полегли.
Пока франки были заняты сумятицей в своем лагере, по мостам на левый берег переправилось немало воинов, и впереди арагонских и наваррских рыцарей – братья Петрониллы, Рожьер де Коминж и молодой Фуа.
Рожьер сосредоточен и хмур; в руке меч, за спиной арбалет. Ворвался на коне в башню, охранявшую подступы к мосту на левом берегу, но не увидел там никого живых. Прошел ее насквозь, как ворота, и ступил на берег, а там погнал коня вверх, к монфорову лагерю.
Горели уже шатры франков, и метались по высоким стенам госпиталя черные тени, будто темные великаны. Чтобы лучше было видно, молодой Фуа велел запалить склады. Пламя ревело кругом, озаряя поле битвы.
Из самого, казалось, пекла вылетели арагонцы и впереди всех, с гербом Фуа на щите, молодой граф, такой же рыжий и яростный, как его отец.
Сошлись, позабыв о пеших, конные с конными, со всех сторон окруженные огнем.
Пешие спасали свою жизнь, ища укрытия.
Рожьер снял с плеча арбалет. Как и все, он хорошо различал Симона. Гордец Симон не поленился надеть свой плащ, и золотой лев метался по его груди и спине: я здесь!
Рожьер пустил стрелу, но в суматохе промахнулся. Симон приметил арбалетчика и двинулся к нему, задерживаясь для кратких поединков по дороге. Но Рожьер, как и в прошлый раз, не принял боя с Монфором и отошел прежде, чем Симон успел приблизиться.
Постепенно светало. Когда солнце приподнялось над горизонтом, стало ясно, что франкам придется отступать. Они постепенно начали отходить по левому берегу в сторону Базакля, где был брод. Арагонцы теснили их и гнали. Теперь, когда настало утро, Симон, наконец, увидел, что франков вдвое меньше, чем их врагов.
Вот уже слышен шум воды на перекате и на противоположном берегу Гаронны хорошо видны мельницы. У мельниц ждет, не скрываясь, большой отряд копейщиков. Да кто же вам, мессен де Монфор, позволит здесь переправиться!
За спиной у Симона кричали:
– Наварра! Наварра!
Франки отходили к Мюрэ.
Баржи по-прежнему покачивались у левого берега.
Наваррцы достигли причала почти одновременно с франками. У самого уреза воды снова закипел бой.
В сумятице, теряя одного человека за другим, франки спешно грузились на баржи. Они торопились отплыть.
Симон с небольшим отрядом повернулся к наваррцам лицом и с того мгновения ничего больше не видел и не слышал.
Не видел он, как легкая конница бросается вплавь через реку и как многие тонут, не добравшись до середины потока.
Как стрелы находят одну цель за другой.
Как по сходням и прямо из воды лезут на баржи спешенные франки.
Как затаскивают раненых, орущих от боли.
Как бесятся и ржут испуганные кони, норовя цапнуть зазевавшегося.
Роняя в воду сходни, рывком отходит от берега первая баржа. Франки берегут щитами корабельщика с багром и шестом, чтобы того не поразила стрела.
За первой баржей, неловко кренясь, отходит вторая.
Симон продолжает биться, не подпуская к переправе наваррскую конницу. Справа и слева от Симона погибают франки, но он и этого почти не замечает. Он сражается, будто погрузившись в смертельно опасный, одному ему внятный сон.
А баржи одна за другой выплывают на стремнину, и река относит их вниз по течению, к знакомой корабельщикам отмели, от которой начинается удобный путь на правый берег.
И вот остается последняя баржа. Сходни уже втянули. Франки из симонова отряда, бросив бой, скачут к воде.
Симон остается один, последний. И последним отворачивает от врагов своего тяжелого, закованного в броню коня и гонит его прочь.
Багры уже впились в берег, медленно отводя неповоротливую посудину на глубокую воду. Не останавливаясь, Симон бьет коня шпорами. Конь взвивается и прыгает – огромный, как слон, с тяжелым всадником на спине.
Царапнув низкий борт и разбив доску обшивки, передние копыта срываются. С оглушительным плеском, подняв огромный водопад сверкающих брызг, Симон уходит под воду.
Вся Гаронна, казалось, взорвалась в тот миг криком.
