С точки зрения иллюзиониста-профессионала, спиритические
сеансы отличались двумя существенными особенностями. Во-первых, спиритисты
использовали шаблонные сценические приемы. Во-вторых, они неизменно вещали о
сверхъестественной природе своего действа. Иными словами, во время сеансов
звучали ложные заявления о «потусторонних силах».
Это больше всего действовало мне на нервы. Поскольку такие
трюки мог бы с легкостью исполнить любой иллюзионист, мне было по меньшей мере
досадно слышать, что их относят к паранормальным явлениям, которые
«доказывают», что загробный мир существует, что духи способны являться живым,
что мертвые способны говорить и тому подобное. Все это ложь, но ее трудно
опровергнуть.
Так вот, в 1874 году я приехал в Лондон. При содействии
Джона-Генри Андерсона и под покровительством Невила Маскелайна я начал искать
работу в эстрадных театрах и мюзик-холлах, которыми богат столичный город.
Иллюзионные номера пользовались большим спросом, но и фокусников-профессионалов
было в избытке, поэтому пробиться в их ряды оказалось нелегко. Подписав ряд
скромных контрактов, я занял какое-никакое место в мире иллюзиона. Хотя публика
всегда хорошо принимала мои номера, путь к вершине был долгим. До воплощения
«Новой транспортации человека» было еще далеко, но, признаться честно, задумал
я этот уникальный номер еще в Гастингсе, когда стучал молотком в отцовских
мастерских.
Фокусники-спириты того времени обычно рекламировали свои
услуги в газетах и журналах, и зачастую их деятельность получала широкий
отклик. Спиритизм преподносился как более захватывающая, сильная и действенная
форма магии по сравнению со сценической. Если артист достаточно искушен, чтобы
ввести молодую женщину в транс и заставить ее парить в воздухе, читалось между
строк, то почему бы не использовать эти умения с большей пользой – для общения
с умершими? И правда, почему?
Глава 6
Имя Руперта Энджера было мне знакомо и прежде. Откуда-то из
Северного Лондона он присылал самоуверенные и многоречивые письма в
профессиональные журналы по иллюзионному искусству. Обычно он ставил своей
целью заклеймить презрением «законодателей мод» (как он выражался) старой
закваски, чью таинственность и куртуазность он занудно критиковал как пережиток
ушедшей эпохи. Хотя я и сам выступал именно в такой манере, мне совершенно не
хотелось с ним полемизировать, но некоторые мои собратья по артистическому цеху
не устояли перед его провокациями.
Одна из его теорий, если взять весьма типичный пример,
гласила: иллюзионист, во всеуслышание заявляющий о своем мастерстве, должен
быть готов «выйти в круг». Иначе говоря, фокусник будет со всех сторон окружен
зрителями и, следовательно, лишится защиты просцениума, который отделяет его от
зала. Кто-то из моих именитых коллег в ответ деликатно указал на тот очевидный
факт, что даже при самой тщательной подготовке номера среди зрителей всегда
найдутся такие, кто раскусит секрет фокусника. Энджер обрушился на этого
корреспондента с насмешками. Во-первых, писал он, сценический эффект только
усиливается, если фокусника видно со всех сторон. Во-вторых, если горстка
зрителей все равно разгадывает секрет, даже когда фокусника не видно со всех
сторон, то их можно просто сбросить со счетов. Коль скоро удается заинтриговать
пять сотен зрителей, говорил он, пятеро умников погоды не делают.
Профессионалы расценивали такие теории чуть ли не как ересь,
но не потому, что считали сценические секреты неприкосновенными (именно на это
намекал Энджер), а потому, что воззрения Энджера были слишком радикальными и
безответственными с точки зрения устоявшихся традиций.
Вот таким способом Руперт Энджер добился известности, но,
наверно, не самой желанной. Мне частенько доводилось слышать
насмешливо-недоуменный вопрос: почему он сам крайне редко дает публичные
представления и лишает коллег удовольствия лицезреть его новаторскую и, без сомнения,
блестящую технику трюка?
Как уже говорилось, я не стал ввязываться в полемику и не
проявлял особого интереса к Энджеру. Однако тут вмешалось само Провидение.
Случилось так, что одна из моих теток по отцовской линии,
которая жила в Лондоне, потеряла мужа и решила от безысходности обратиться к
спириту. Она вознамерилась устроить сеанс у себя дома. Мне стало об этом
известно из письма матери, которая постоянно держала меня в курсе домашних дел,
но на этот раз ее сообщение вызвало у меня профессиональное любопытство. Я тут
же связался с тетушкой, принес ей запоздалые соболезнования и вызвался быть
рядом с ней, когда она будет искать утешения.
В условленный день она пригласила меня к обеду, что
оказалось большой удачей, потому что спиритист приехал на целый час раньше
назначенного срока. В доме началась паника. По-видимому, он заранее спланировал
такой эффект, чтобы под шумок совершить необходимые приготовления в комнате,
отведенной для сеанса. С ним явились двое помощников, молодой человек и
девушка; они сообща задрапировали окна черными шторами, сдвинули к стене лишнюю
мебель, а на освободившееся место поставили ту, что привезли с собой; скатали
ковер, обнажив половицы, и внесли деревянный ящик, вид и размеры которого
недвусмысленно свидетельствовали о подготовке обычного сценического трюка. Я
старался не попадаться на глаза спиритисту, чтобы тот не заподозрил неладное и,
неровен час, меня не узнал. Всего неделю назад в газетах появилась пара
благосклонных рецензий на мои выступления.
Спиритист был отнюдь не старым человеком, примерно моего
возраста, и не отличался могучим телосложением; узкий лоб закрывали темные
волосы. У него был настороженный взгляд, точно у зверя, идущего по следу.
Движения его рук были точны, как у всякого опытного престидижитатора. Его
ассистентку отличали стройность и грация (из-за ее внешних данных я решил – но,
как выяснилось, ошибочно, – что она выступает с ним на сцене), а также
волевое, привлекательное лицо. Она была одета в темное платье и почти все время
молчала. Второй ассистент, совсем еще молодой, но атлетически сложенный парень,
с копной соломенных волос и мрачной физиономией, без умолку чертыхался и
брюзжал, ворочая громоздкую мебель.
К тому времени, когда все приглашенные были в сборе (тетка
позвала человек восемь-девять знакомых – как я полагаю, для того, чтобы хоть
немного облегчить бремя расходов), спиритист уже завершил подготовительную
работу и вместе с помощниками молча сидел в той же комнате. У меня не было
никакой возможности осмотреть их реквизит.
Сеанс в общей сложности – с преамбулой и драматическими
паузами – длился более часа; он состоял из трех иллюзионных частей, тщательно
рассчитанных на создание напряжения, нагнетание нервозности и повышение
внушаемости.
Вначале спиритист устроил целый спектакль с вращением стола;
означенный стол крутился сам по себе, а потом пугающе завалился набок, отчего
почти все присутствующие оказались на голых половицах. Гостей затрясло – они
уже были готовы ко всему. Тогда с помощью молодой сообщницы спиритист изобразил
гипнотический транс. Ассистенты завязали ему глаза, заткнули рот кляпом и,
стянув веревками по рукам и ногам, поместили его, совершенно беспомощного, в
деревянный ящик, откуда вскоре начали исходить потусторонние сигналы, жуткие и
необъяснимые: ослепительные вспышки света, вой трубы, звон цимбал и стук
кастаньет. Наконец из недр ящика вырвалась зловещая «эктоплазменная материя»,
которая поплыла по комнате, озаряя все вокруг таинственным светом.
