(После этого визита он съехал с квартиры в Твикенхэме и,
очевидно, опять перебрался в центр Лондона, а зимой 1971 года уехал за границу.
Вначале его путь лежал в США, но потом он отправился то ли в Канаду, то ли в
Австралию. По словам его сестры, он сменил фамилию и сознательно порвал все
связи с прошлым. Мои посильные розыски не дали ничего: не удалось даже
установить, жив ли он или нет.)
Теперь я вернусь к визиту Клайва Бордена в Колдлоу-Хаус и
попытаюсь восстановить картину того, что происходило в гостиной, пока мы, дети,
играли наверху.
Скорее всего, отец всячески старался выказать
гостеприимство: откупорил по такому поводу бутылку редкого вина и наполнил
бокалы. Закуски, надо думать, были обильными. Потом он вежливо осведомился у
мистера Бордена, как прошла его поездка на автомобиле, спросил мнение гостя по
поводу текущих событий или просто осведомился, как у того идут дела. Именно так
вел себя наш отец в тех ситуациях, исход которых был либо непредсказуем, либо
неподконтролен. Это была фальшиво-приятная видимость, которую создавал
благонравный английский джентльмен, видимость, которая не таила ничего дурного,
но в данном случае оказалась совершенно неуместной. Как мне представляется, она
лишь осложняла любые попытки примирения.
Мама между тем играла более утонченную роль. Она гораздо
лучше, чем любой из двоих мужчин, понимала напряженность в отношениях обеих
сторон, но ее сдерживало то, что в этом деле она, в общем-то, лицо постороннее.
Думаю, она больше помалкивала – по крайней мере, в течение первого часа, но
сознавала, что нужно сосредоточиться на том единственном предмете, который
касался их всех. Скорее всего, она пыталась тонко и ненавязчиво направлять
разговор в определенное русло.
Мне труднее говорить о Клайве Бордене, так как его я совсем
не знала, но он, возможно, выступил инициатором этой встречи. Уверена, мои
родители не стали бы этим заниматься. Не исключено, что визиту предшествовал
обмен письмами, результатом которого и стало приглашение Бордена в наш дом.
Учитывая известное мне теперь его финансовое положение, можно допустить, что в
результате примирения он надеялся поправить свои дела. Или, скажем, разыскал
какие-нибудь фамильные мемуары, объясняющие или оправдывающие поведение
Альфреда Бордена. (Книга Бордена в то время, конечно, уже была опубликована, но
о ней едва ли было известно людям, не причастным к миру магии.) С другой
стороны, он, возможно, узнал о существовании личного дневника Руперта Энджера;
естественно было предположить – в силу его маниакальной привычки фиксировать
все даты, цифры и подробности, – что он и вправду вел дневник, но либо
спрятал, либо уничтожил его перед смертью.
Не сомневаюсь, что мотивом встречи, кто бы ее ни предложил,
было желание прекратить распри. Судя по тому, что я тогда увидела и помню
сейчас, атмосфера была достаточно теплой, по крайней мере вначале. Ведь это
была встреча лицом к лицу – их собственные родители, несмотря на все старания,
до этого так и не дошли.
Как бы то ни было, за встречей стояла какая-то старая
вражда. Ни один другой предмет не сближал наши семьи столь тесно и не разделял
их с такой неизбежностью. Любезность моего отца, равно как и нервозность
Бордена, в конце концов должна была сойти на нет. Один из них, по-видимому, произнес:
ну, что нового вы можете сказать о случившемся?
Когда я обращаюсь мыслями к прошлому, идиотизм этой
безвыходной ситуации меня просто удручает. Любая профессиональная тайна,
сдерживавшая когда-то наших прадедов, должна была кануть в небытие вместе с ними.
Никто из их потомков не стал фокусником и не обнаружил никаких склонностей к
магии. Если кто-то проявил хоть малейший интерес к данному предмету, то это я –
да и то лишь по необходимости, в результате некоторых попыток разобраться в
происшедшем. Я прочла кое-какие книги по иллюзионному искусству и несколько
биографий знаменитых фокусников. По большей части это были публикации нашего
времени, а самая старая книга из всех, мною прочитанных, написана Альфредом
Борденом. Как я узнала, с конца прошлого века искусство магии продвинулось
далеко вперед, тогдашние популярные фокусы давно вышли из моды, а им на смену
пришел более современный иллюзионизм. Например, во времена наших прадедов еще
не был известен трюк с распиливанием человека. Этот знакомый всем фокус был
изобретен лишь в двадцатых годах нашего века, когда ни Дантона, ни Профессора
уже давно не было в живых. Магия и держится на том, чтобы иллюзионисты
придумывали все более загадочные способы осуществления своих фокусов. Сейчас
выступления Профессора показались бы странными, неостроумными, затянутыми, а
главное – лишенными загадочности. Принесший ему известность и богатство трюк
выглядел бы музейной реликвией, и любой уважающий себя соперник смог бы без
труда воспроизвести этот номер и придать ему еще большую загадочность.
Несмотря на это, вражда продолжается почти сто лет.
В день визита Клайва Бордена нас, детей, в конце концов
привели из детской в столовую и усадили за стол со взрослыми. Ники нам
понравился, и мы обрадовались, что нам позволили сидеть рядком по одну сторону
стола. Мне хорошо запомнился этот ужин, но лишь потому, что с нами был Ники. Мы
с сестрой думали, что он дурачится, чтобы нас посмешить, но теперь я понимаю,
что он прежде не видел накрытого по всем правилам стола и за едой ему никто
никогда не прислуживал. Он просто не знал, как себя вести. Его отец время от
времени одергивал мальчика, делая ему замечания или пытаясь утихомирить, но мы
с Розали подначивали малыша. Отец и мать нам ничего не говорили, потому что это
было не принято. Дисциплина, основанная на родительском диктате, не была в
чести у нас дома; родителям и в голову не приходило ругать нас в присутствии
посторонних.
Сами того не сознавая, мы своим шумным озорством,
несомненно, провоцировали растущую напряженность между взрослыми. В громком
голосе Клайва Бордена зазвучали повелительные и вздорные нотки, которые резали
мне слух. Наши родители отвечали ему неприязненно, отбросив всякую видимость
любезности. Вспыхнул какой-то спор, и отец заговорил таким тоном, которым при
нас в ресторанах отчитывал официантов за нерасторопность. Когда ужин подошел к
концу, отец был полупьян, полувзбешен, мать бледна и молчалива, а Клайв Борден
(очевидно, тоже далеко не трезвый) без конца сетовал на свои беды. Миссис
Стимпсон увела нас троих в соседнюю комнату, нашу гостиную.
Ники почему-то заплакал и стал проситься домой. Стоило нам с
Розали начать его успокаивать, как он внезапно набросился на нас, колотя руками
и ногами.
Что же до нашего отца, нам случалось видеть его в таком
настроении и раньше.
– Мне страшно, – сказала я сестре.
– Мне тоже, – ответила Розали.
Мы стали прислушиваться. Из-за двойных дверей, отделяющих
столовую от гостиной, доносились громкие голоса, прерываемые длительными
паузами. Отец расхаживал по комнате, и каблуки его нетерпеливо щелкали по
натертому паркету.
Глава 2
Существовала одна часть дома, куда нам, детям, ходить
запрещалось. В нее вела неказистая, выкрашенная в коричневый цвет дверь,
прорубленная в треугольнике стены под лестницей черного хода. Дверь эта была
всегда заперта, и до приезда Клайва Бордена я ни разу не видела, чтобы туда
входил хоть кто-нибудь из домашних, будь то прислуга или члены семьи.
