Он в страхе отскочил, и на меня нахлынула жалость.
– Не могу! – простонал он. – Отключите эту
чертову штуку!
– Но вы же сами этого добивались, не так ли?
Распалившись, отец ринулся в смертоносную гущу
электричества. И его, и маленького Ники тут же обвил десяток щупалец, заряжая
обоих мертвенно-голубоватым свечением. Волосы у отца вздыбились, придавая ему
дьявольский вид. Таким я его еще не знала.
Он разжал руки – и ребенок полетел в яму.
А наш отец отступил назад от зловещего огненного вала.
Ники отчаянно барахтался в воздухе; он издал последний крик
– вопль ужаса. Это был выплеск чистейшего страха, неизбывной муки и полной
обреченности.
Прежде чем дитя ударилось о землю, аппарат изрыгнул
ослепительную вспышку. Над проводами взвились языки пламени; от грохота у меня
заложило уши. Деревянную клетку будто вспучило, и щупальца электрических
разрядов, отступая, заскрежетали, словно железом по стеклу.
Все было кончено. Только тяжелый голубой дым лениво
расползался под сводами подвала. Аппарат умолк и застыл. Под ним, на бетонном
полу, недвижно лежал Ники.
А где-то вдали, слышалось мне, все еще отдавался эхом его
душераздирающий крик.
Глава 3
От нестерпимого блеска электрических разрядов у меня перед
глазами плыли темные пятна; в ушах звенело от невыносимого грохота; рассудок
помутился от шока.
Я устремилась к дымящейся яме. Треск и скрежет умолкли,
осталась только затаенная угроза, но меня все равно неотвратимо тянуло к
адскому зеву. Вскоре я уже стояла у кромки, рядом с мамой. Рука моя сама собой
потянулась вверх и привычно ухватилась за материнские пальцы. Мама тоже
безотрывно смотрела вниз, содрогаясь и не веря своим глазам.
Ники был мертв. Смерть заморозила его рот в крике; ручки
неестественно выгнулись, будто все еще цеплялись за воздух. Это зрелище
представилось мне как фотография, запечатлевшая его последние мгновения.
Младенец лежал на спине. Наэлектризованные волосы торчали пучками вокруг
окаменевшего личика.
Вне себя от горя, злости и отчаяния, Клайв Борден с
нечеловеческим воплем спрыгнул в яму. Он обнял безжизненное тельце сына,
попытался осторожно распрямить его крошечные конечности, повернул ладонями
голову и прижался лицом к детской щечке, сотрясаясь от безудержных рыданий.
А мама только сейчас опомнилась: сперва развернула меня за
плечи, так что я уткнулась лицом в ее юбку, а затем подхватила на руки и быстро
понесла к выходу, прочь с места трагедии.
Через ее плечо я смотрела назад; последнее, что я увидела
уже от самой лестницы – это лицо моего отца. В его взгляде сверкало такое
животное самодовольство, что даже сегодня, двадцать лет спустя, при этих воспоминаниях
меня трясет от омерзения.
О грядущей беде отец знал наперед; он ее допустил; он ее
подстроил. Выражение его лица и вся его поза словно говорили: я доказал свое.
Мне также было видно, как Стимпсон, наш дворецкий, осел на
корточки, оперся руками об пол и бессильно склонил голову.
Я утратила, а может быть, сознательно подавила в себе память
о последующих событиях. Помню только, что вскоре пошла в первый класс, а затем
сменила несколько школ и вереницу школьных подруг, постепенно вырастая из детства.
Словно в порядке стыдливой компенсации за ту страшную трагедию, которая
разыгралась у меня на глазах, судьба избавила меня от других потрясений.
Теперь мне даже не припомнить, как от нас ушел отец. Я знаю
дату этого события, потому что обнаружила ее в дневнике, который мать стала
вести в последние годы жизни, но мои собственные воспоминания об этом времени
утрачены. Из того же самого дневника я узнала кое-какие обстоятельства
семейного раскола и позицию матери. Со своей стороны, я сохранила общее детское
ощущение, что отец у меня все-таки был: вспыльчивый и непредсказуемый человек,
который, слава богу, не вмешивался в жизнь своих дочерей. Помню также, как мы
стали жить без него; вспоминаю явное ощущение его отсутствия и воцарившуюся
атмосферу покоя, которую мы с Розали ценили больше всего и храним по сей день.
Поначалу уход отца из семьи меня нисколько не огорчил.
Только став старше, я стала по нему скучать. Думаю, он жив-здоров, иначе нам бы
сообщили. Вести дела нашего поместья сложно, и до сих пор за это отвечает отец.
Адвокаты из Дерби распоряжаются нашим семейным фондом по управлению имуществом;
через них, очевидно, и поддерживаются необходимые связи. Дом, земля и титул
по-прежнему остаются за отцом. Многие прямые сборы, такие как налоги,
оформляются и оплачиваются через фонд, а мы с сестрой все так же получаем от
него деньги.
Наш последний контакт с отцом состоялся лет пять назад,
когда он прислал письмо из Южной Африки. Проездом, отметил он, но не пояснил,
откуда и куда. Сейчас ему за семьдесят, и он, наверное, коротает время с
другими иммигрантами-британцами, не распространяясь о своем прошлом. Этакий
безобидный, немного чудаковатый, в чем-то скрытный отставной служака из
Форин-офиса. Мне не дано его забыть. По прошествии многих лет я неизменно вспоминаю
его как человека с печатью жестокости на лице, который бросил ребенка в
электрический зев, не сомневаясь, что мальчик погибнет.
Клайв Борден покинул наш дом в тот же вечер. Не знаю, что
сделали с тельцем Ники; впрочем, я всегда полагала, что Борден увез его с
собой.
В детстве авторитет родителей был для меня непререкаем, и,
когда они мне сказали, что полиция не станет расследовать смерть мальчика, я им
поверила. В данном случае они, наверно, оказались правы.
Много лет спустя, когда до меня дошло, насколько это
несправедливо, я попыталась расспросить мать, что же все-таки тогда случилось.
Этот разговор состоялся уже после того, как от нас ушел отец, года за два до ее
смерти.
У меня было чувство, что настало время развеять тайны и
отделаться от мрачных призраков прошлого; я казалась себе очень взрослой. Мне
хотелось, чтобы мама была во всем откровенна и обращалась со мной как с равной.
В начале той недели она, насколько я знала, получила письмо от отца, что и
послужило для меня поводом затронуть наболевшую тему.
– Почему полиция так и не приехала? Почему не было
расследования? – спросила я, предупредив, что хочу обсудить те далекие
события.
Она ответила:
– У нас в доме об этом не говорят, Кэтрин.
– Это ты никогда об этом не говоришь, – поправила
я. – А почему папа нас бросил?
– Об этом нужно спросить у него.
– Ты же знаешь, это невозможно, – возразила
я. – Но ведь тебе ответ известен. Отец тогда сделал что-то ужасное, но не
могу понять, зачем и каким образом. Его разыскивает полиция?
– У нас никогда не было никаких дел с полицией.
– Но почему? – не унималась я. – Разве папа
не убил того мальчика? Разве это не преступление?
