Такое существование не лишено некоторых преимуществ: каждый
день у меня остается много времени для постоянных упражнений.
Хватает времени и на письма. Я веду регулярную, причем
полемическую, переписку по вопросам магии. Взял за правило писать в каждый
номер доступных мне специализированных журналов и стараюсь непременно
затрагивать острые, неоднозначные и даже провокационные темы. Мною движет, с
одной стороны, искреннее убеждение, что мир магии пора избавить от дешевого
мишурного блеска, а с другой – ощущение, что я должен постоянно заявлять о
себе, причем таким образом, чтобы мое имя стало узнаваемым.
Письма я подписываю то своей настоящей фамилией, то
псевдонимом, который выбрал для эстрадной карьеры: Дантон. Использование двух
фамилий позволяет мне более гибко вести дискуссию.
Впрочем, это еще только начало, и мои письма крайне редко
появляются на журнальных страницах. Но я надеюсь, что со временем их станут
публиковать чаще, и тогда мое имя будет на слуху.
16 апреля 1877
Я официально приговорен к финансовой смерти! Генри – через
своих поверенных – сообщил, что выплата денежного содержания будет прекращена в
день моего совершеннолетия. За мной сохраняется право жить в Колдлоу-Хаус, но
при этом занимать только те комнаты, которые в свое время были мне отведены.
В каком-то смысле я даже рад, что он в конце концов сделал
открытое заявление. Теперь не нужно терзаться неопределенностью. У меня в
запасе есть время до сентября следующего года. Один год и пять месяцев, чтобы
разорвать порочный круг: у меня нет работы, поэтому нет известности, поэтому
нет публики, поэтому нет работы.
Я постоянно обиваю пороги театральных агентств, а с
завтрашнего дня возьмусь за дело с удвоенной энергией.
13 июня 1877
В начале лета для меня наступила запоздалая весна!
Наконец-то мне предложили работу!
Это, конечно, не бог весть что: в одном из лондонских отелей
развлекать участников конференции карточными фокусами, причем всего за
полгинеи, но это знаменательный день!
Десять шиллингов и шесть пенсов! Квартирная плата более чем
за неделю! Настоящее богатство!
19 июня 1877
Как-то я штудировал книгу индийского мага по имени Гупта
Гилель. Он дает советы иллюзионисту, у которого не заладился фокус. Гилель
предлагает несколько рецептов, большинство из которых сводится к переключению
внимания. Но вместе с тем в его рассуждениях присутствует фатализм. Творческий
путь фокусника полон разочарований, нужно быть к этому готовым и стоически
переносить неудачи.
Стоически описываю начало карьеры Дантона. Первый же фокус
(элементарное передергивание карт) не заладился, меня охватила паника, и все
выступление пошло насмарку.
Из обещанного гонорара вычли половину, пять шиллингов и три
пенса, причем распорядитель советовал мне хорошенько подучиться, прежде чем
снова выходить с этим номером. То же самое советует и г-н Гилель.
20 июня 1877
От полной безнадежности принял решение оставить карьеру
фокусника.
14 июля 1877
Съездил в Дербишир проведать матушку и вот вернулся в еще
более мрачном настроении, чем прежде. Вдобавок ко всему, квартирная плата со
следующего месяца повышается до десяти шиллингов в неделю.
Осталось чуть больше года, чтобы научиться зарабатывать на
жизнь.
10 октября 1877
Я влюблен! Ее зовут Друзилла Макэвой.
15 октября 1877
Рано радовался! Эта дамочка, Макэвой, – птица не моего
полета. Хочу покончить с собой, и, если остальные страницы дневника окажутся
пустыми, значит, мне это удалось.
22 декабря 1877
Наконец-то я нашел девушку моей мечты! Никогда еще не был
так счастлив. Ее зовут Джулия Фенселл, она всего лишь на два месяца младше
меня; ее лицо обрамляют струящиеся каскадом блестящие рыжевато-каштановые
волосы. У нее голубые глаза, удлиненный прямой нос, на подбородке маленькая
ямочка, губы, с которых не сходит улыбка, и точеные ножки, при виде которых я
теряю рассудок от любви и страсти! Мне еще не встречалась такая прелестная
девушка; она говорит, что отвечает мне взаимностью.
Просто не могу поверить, что мне выпало такое счастье. Рядом
с ней я забываю все свои тревоги, страхи, обиды, поражения и амбиции. Она
заполнила всю мою жизнь. Я даже боюсь о ней писать, чтобы снова не спугнуть
удачу!
31 декабря 1877
Все еще не могу без душевного трепета писать о Джулии, да и
своей жизни в целом. Год подошел к концу, и сегодня вечером, в 23.00, я
встречаюсь с Джулией, чтобы вместе с нею отметить наступление Нового года.
Общая сумма дохода за 1877 год: 5 шиллингов и 3 пенса.
3 января 1878
С середины прошлого месяца каждый день встречаюсь с Джулией.
Она стала мне самым близким и дорогим другом. Нужно описать ее как можно
подробнее, потому что после знакомства с нею мне улыбнулась удача.
Начну с того, что после жуткого провала в отеле на меня вот
уже несколько месяцев не поступало ни единой заявки. В какой-то момент я совсем
пал духом и даже не сумел изобразить на лице притворный оптимизм, когда
совершал привычный обход театральных агентств. В один из таких невеселых дней я
и познакомился с Джулией. Она встречалась мне и раньше, как, собственно, и все
остальные, кто регулярно ходил этим же маршрутом, но ее поразительная красота
меня останавливала. Как-то мы все же разговорились, пока ожидали в приемной
агентства на Грейт-Портленд-стрит. Это была нетопленая каморка с голыми
дощатыми полами и мрачно-серыми стенами. Всю обстановку составляли грубо
сколоченные деревянные скамьи. Оказавшись с нею наедине, я уже не мог притворяться,
будто ее не замечаю, набрался храбрости и заговорил. Она представилась как
актриса; я представился как иллюзионист. Поскольку спрос на нее, как я узнал
чуть позже, оказался совсем невелик, ее, как и меня самого, лишь гипотетически
можно было причислить к указанной профессии. Нас позабавила эта взаимная
уловка, и мы подружились.
Джулия – первый человек, не считая Грирсона, кому я
показывал свои фокусы в домашней обстановке. Но в отличие от Грирсона, который
всегда меня хвалил, даже если мое исполнение оказывалось топорным или
откровенно неудачным, Джулия высказывала как похвалу, так и критику. Она меня
поддерживала, но могла и разнести в пух и прах, если видела слабину. Ни от кого
другого я бы не стал терпеть подобных нападок, но когда ее неодобрение становилось
сверх меры беспощадным, за ним неизменно следовали слова любви, ободрения или
совета.
