Я так и не сумел дознаться, как Борден выполняет этот
проклятый трюк, но, по крайней мере, убедился, что он работает один.
Мне предстоит поездка в центр мира магии; в течение двух
месяцев я буду встречаться, а возможно, и сотрудничать с величайшими
иллюзионистами Соединенных Штатов Америки. Наверняка кто-нибудь из них сможет
подсказать мне ответ. Я еду в Америку, чтобы укрепить свою репутацию и, конечно
же, сколотить приличное состояние, но теперь у меня появилась дополнительная
цель.
Клянусь, что по возвращении секрет Бордена будет у меня в
руках. Клянусь, что через месяц после приезда домой я начну показывать на
лондонской сцене усовершенствованный вариант этого трюка.
21 января 1893
На борту п/х «Сатурния»
Позади ровно сутки ходу из Саутгемптона, штормовая качка в
Ла-Манше и короткая стоянка в Шербуре; теперь держим курс на Америку. Судно
великолепное: паровая машина работает на угле, три палубы, прекрасные условия
для размещения и досуга европейского и американского высшего света. Моя каюта –
на второй палубе; в попутчиках у меня оказался некий архитектор из Чичестера. Я
не открыл ему свою профессию, невзирая на его деликатные светские расспросы. Я
уже соскучился – соскучился по своим родным.
Закрываю глаза и вижу, как они стоят под дождем на причале и
машут, машут, машут. В такие моменты мне хочется, чтобы моя магия приобрела
силу колдовства: один взмах волшебной палочкой, таинственное заклинание – и вот
они все здесь, рядом со мной!
24 января 1893
Все еще на п/х «Сатурния»
Мучаюсь от морской болезни, но все же не так, как мой новый
знакомый из Чичестера, которого прошлой ночью омерзительно выворачивало прямо в
каюте. Бедняга сгорал со стыда и долго извинялся, но исправить уже ничего не
мог. Из-за чувства гадливости мне второй день кусок не идет в горло.
27 января 1893
Пишу эти строки, а на горизонте уже показались очертания
Нью-Йорка. Через полчаса встречаюсь с Каттером, чтобы проверить, все ли у него
готово к выгрузке. Писать больше нет времени!
Только теперь путешествие начинается по-настоящему!
13 сентября 1893
Ничуть не удивляюсь, что со времени последней записи о
событиях моей жизни минуло почти восемь месяцев. Открыв дневник, я испытываю
желание (которое посещало меня и прежде) уничтожить его целиком.
Такой поступок был бы символичен, потому что я уничтожил,
перечеркнул или отбросил все обстоятельства, которые прежде составляли мою
жизнь.
Впрочем, еще сохраняется одна тонкая нить. Когда я начал
вести дневник, мною двигало по-детски наивное стремление описать всю мою жизнь,
как бы она ни сложилась. Сейчас уже не вспомнить, каким я виделся себе из
детства тридцатишестилетним, но такого поворота событий нельзя было и
представить.
Джулия с детьми осталась в прошлом. Каттер остался в
прошлом. Обеспеченная жизнь осталась в прошлом. Меня охватила апатия, отчего
карьера пошла на спад и тоже осталась в прошлом.
Я потерял все.
Зато нашел Оливию Свенсон.
Не стану подробно о ней рассказывать; просматривая записи
минувших лет, я вижу, с каким восторгом живописал свои чувства к Джулии, и
краснею от неловкости. Я достаточно пожил на этом свете и достаточно далеко
заходил в сердечных делах, чтобы не доверяться более своим эмоциям.
Скажу только, что я оставил Джулию ради Оливии, которую
встретил и полюбил в начале этого года, во время американских гастролей. Мы
познакомились на приеме, устроенном в мою честь в славном городе Бостоне (штат
Массачусетс); она подошла ко мне, чтобы выразить свое восхищение, как в
последние годы поступало множество женщин (пишу об этом без тени тщеславия).
Может, потому, что я был вдали от дома и по иронии судьбы особенно сильно
скучал по своей семье, но впервые в жизни меня откровенно подцепили на крючок.
Оливия, работавшая танцовщицей, присоединилась к моей труппе. Когда настало
время уезжать из Бостона, она отправилась вместе с нами, и дальше мы уже не
разлучались. Более того, не прошло и пары недель, как она начала выходить на
сцену в качестве моей ассистентки, а впоследствии прибыла вместе со мною в
Лондон.
Каттер этого не одобрял; он дождался конца гастролей, но по
возвращении мы с ним немедленно расстались.
Равно как и с Джулией, что было неизбежно. Когда я лежу по
ночам без сна, меня до сих пор преследуют раздумья о бессмысленности этой
жертвы. Когда-то Джулия была для меня всем; можно сказать, именно она помогла
мне войти в тот мир, где я существую и поныне. Мои дети, беспомощные и
невинные, тоже принесены в жертву. Скажу лишь одно: мое безумие – это безумие
страсти; все иные чувства, кроме влечения к Оливии, во мне отмерли.
Поэтому я не могу доверить бумаге (пусть даже оставшись
наедине со своим дневником) слова, поступки и страдания последних месяцев.
Говорить и действовать досталось мне, а страдать – Джулии.
Теперь я обеспечиваю Джулии жизнь в отдельном доме, где она
поселилась под видом вдовы. Дети остались с нею, она избавлена от материальных
затруднений и не обязана встречаться со мной, если сама этого не захочет.
Кстати сказать, мне и не следует появляться у нее в доме, чтобы не нарушить
видимость ее вдовства. Вот так я волей-неволей превратился в покойника.
Навещать детей у них дома мне заказано, приходится довольствоваться редкими
прогулками. Виню в этом только себя самого.
Встречаясь с детьми, я мимолетно вижу и Джулию; от ее нежной
кротости у меня сжимается сердце. Но обратной дороги нет. Что сделано, того не
вернуть. Когда я не думаю о потере семьи, мне кажется, что я счастлив. Но я ни
у кого не ищу оправдания. Я знаю, что сломал себе жизнь.
У меня всегда было правило – не делать людям зла. Даже
оставаясь на ножах с Борденом, я далек от мысли причинить ему боль или
подвергнуть опасности; по мне, лучше его вывести из равновесия или осмеять
перед публикой. Но теперь я вижу, что причинил страшное зло четверым душам,
ближе которых у меня никого не было. Рискуя показаться пустословом, могу только
дать зарок, что ничего подобного больше не сотворю.
14 сентября 1893
Моя карьера сызнова начинает обретать устойчивость. Из-за
перипетий, последовавших за моим возвращением из Соединенных Штатов, я упустил
все ангажементы, которые обеспечил Анвин за время моего отсутствия. Ну, ничего:
я вернулся не с пустыми руками и подумал, что могу позволить себе некоторое
время не работать.
Сегодня я открыл дневник потому, что почувствовал в себе
порыв выбраться из трясины самобичевания и апатии, дабы вернуться на сцену. Я
дал распоряжения Анвину, и, возможно, мои дела опять пойдут на лад.
В ознаменование этого решения мы с Оливией сходили в
костюмерное ателье, где с нее сняли мерку для пошива выбранного ею сценического
наряда.
