К тому времени, как Борден вернется из-за границы, я либо
найду замену мистеру Руту, либо вообще откажусь от показа этого иллюзиона.
14 ноября 1895
Сегодня у нас с Оливией было последнее совместное
выступление – в мюзик-холле «Феникс» на Черинг-Кросс-роуд. После этого мы
поехали домой, нежно держась за руки на заднем сиденье кеба. С уходом Рута наши
отношения заметно улучшились. (С мисс Макферсон я встречаюсь все реже и реже.)
На следующей неделе еду в Рединг: у меня короткий ангажемент
в «Ройал-Каунти»; моей новой ассистенткой станет девушка, которую я готовил две
недели. Ее зовут Гертруда, у нее от природы прекрасное гибкое тело, а личико и
мозги – как у фарфоровой куклы. Она невеста моего столяра и техника, Адама
Уилсона. Я им обоим плачу хорошее жалованье, и до сих пор они меня не подводили.
Адам, должен сказать, очень похож на меня, и хотя эту тему я
еще не затрагивал, но все больше склоняюсь к тому, чтобы заменить им Рута.
12 февраля 1896
Сегодня понял значение фразы «Кровь стынет в жилах».
В первой половине программы я выполнял обычные карточные
фокусы. В таких случаях я, как водится, приглашаю добровольца из публики
выбрать любую карту и на виду у всех написать на ней свое имя. Потом я забираю
у него карту, рву на части и разбрасываю клочки по сцене. Буквально через
секунду я демонстрирую публике металлическую клетку с живым попугайчиком. Когда
доброволец принимает у меня клетку, она необъяснимым образом складывается
(попугайчик при этом исчезает неизвестно куда), и в руках у него остаются голые
прутья, за которыми виднеется одна-единственная игральная карта. Он извлекает
ее наружу и читает на ней свое имя, написанное его собственной рукой. На этом
фокус заканчивается, и доброволец возвращается на место.
Сегодня, завершая этот трюк, я повернулся к публике с
ослепительной улыбкой, ожидая оваций, и вдруг этот тип закричал:
– Постойте, это не моя карта!
Обернувшись к нему, я увидел, что этот болван стоит с
остатками клетки в одной руке и с игральной картой – в другой. Он пристально
разглядывал надпись.
– Дайте-ка ее сюда, любезнейший! – театрально
прогремел я, чувствуя, что при выдавливании карты где-то допустил сбой, и
готовясь затушевать эту погрешность внезапным появлением огромного количества
цветных лент, которые всегда имеются у меня наготове именно для таких случаев.
Я попытался выхватить у него карту, но не тут-то было.
Увернувшись от меня, он торжествующе закричал:
– Глядите-ка, чего-то тут написано!
Он явно играл на публику и был доволен собой: еще бы, он
побил фокусника его же оружием. Чтобы спасти положение, мне пришлось выхватить
у него карту; я тут же обрушил на него ворох цветных лент, дал знак дирижеру и
пригласил публику поаплодировать, а сам проводил этого выскочку на место.
Под гром оркестра и овации зала я прочел надпись на карте и
почувствовал, как у меня кровь стынет в жилах.
«Могу назвать адресок, где ты милуешься с Шейлой Макферсон.
Шурум-бурум! Альфред Борден».
Карта оказалась тройкой бубен – именно она была выдавлена из
колоды и подсунута добровольцу.
Сам не знаю, как мне удалось довести представление до конца,
но каким-то образом я выкрутился.
18 февраля 1896
Вчера вечером поехал в Кембридж, где Борден выступал в
театре «Эмпайр». Пока он отвлекал публику репризами, а сам готовил обычный трюк
со шкафчиком, я встал с места и во всеуслышание разоблачил его манипуляции. Я
на весь зал провозгласил, что ассистентка уже спряталась внутри шкафчика. После
этого я мгновенно ушел и лишь один раз оглянулся: на сцене поспешно опускали
занавес.
Через некоторое время, совершенно неожиданно, я поймал себя
на том, что раскаиваюсь в содеянном. На обратном пути, в холодном, пустом
вагоне лондонского поезда, меня стали мучить угрызения совести. В те ночные
часы у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять и горько пожалеть о
своих действиях. Я сам ужаснулся той легкости, с которой сорвал чужой трюк.
Магия – это иллюзия, временная приостановка реального хода событий во имя
развлечения публики. Какое право я имел (и какое право имел он, когда поступал
так же) разрушать эту иллюзию?
Когда-то, много лет назад, после того как Джулия потеряла
нашего первенца, Борден прислал мне письмо с извинениями за свой поступок.
Глупо, о, как глупо было с моей стороны отвергнуть эту попытку примирения.
Теперь настала пора, когда я сам страстно желаю прекращения нашей вражды.
Сколько еще могут два взрослых человека прилюдно издеваться друг над другом,
сводить счеты, о которых известно только им двоим и которые даже у них уже
стираются из памяти? Да, в те далекие времена, когда Джулия едва не умерла от
руки этого злодея, сунувшего нос в наши дела, у меня были основания ему мстить.
Но с тех пор многое изменилось.
Всю дорогу до станции Ливерпуль-стрит я размышлял, как можно
достичь примирения. Сейчас, днем позже, у меня так и нет ответа. Надо сделать
над собой усилие, написать ему письмо, призвать к окончанию этой войны и
предложить встретиться наедине, чтобы уладить оставшиеся разногласия.
20 февраля 1896
Сегодня, разобрав почту, Оливия пришла ко мне и заявила:
– Выходит, Джерри Рут говорил правду.
Я попросил объяснить, что она имела в виду.
– Ты все еще крутишь роман с Шейлой Макферсон, так
ведь?
Позднее она показала мне полученную записку. На конверте
значилось: «Идмистон-Виллас, дом 45, квартира „Б“. Хозяйке квартиры». Я узнал
почерк Бордена!
27 февраля 1896
Примирился с самим собой, с Оливией и даже с Борденом!
Ограничусь следующей записью: я уверил Оливию, что люблю ее
одну, и пообещал ей порвать с мисс Макферсон. (Обещание сдержу.)
Кроме того, я решил никогда больше не совершать никаких
выпадов против Альфреда Бордена, как бы он меня ни провоцировал. Я все еще жду
от него ответной публичной выходки в отместку за мой проступок в Кембридже, но
намереваюсь игнорировать любые его действия.
5 марта 1896
Раньше, чем можно было ожидать, Борден попытался (и
небезуспешно) посрамить меня во время моего исполнения хорошо известного, но
тем не менее популярного трюка, который называется «Трилби». (Ассистентка лежит
на доске между спинками двух стульев, а когда стулья отодвигают – остается
парить в воздухе.) Борден непостижимым образом сумел спрятаться за сценой.
Когда я выдвигал второй стул из-под доски, на которой лежала
Гертруда, он задрал полог, и все увидели сидящего на корточках Адама Уилсона,
дергающего за рукоятки механизма.
