Планировка театра. Либо мне, либо Адаму Уилсону придется
заранее производить разведку.
Ограждение сцены. Практически сооружение замкнутого
павильона вполне осуществимо, хотя часто раздражает рабочих сцены, которые
почему-то возомнили, что вправе требовать посвящения в «тайны ремесла». Но в
моем случае не может быть и речи о том, чтобы разрешить посторонним наблюдать
за моими действиями. А это значит, что подготовка к выступлению опять-таки
потребует куда больше предварительной работы.
Демонтаж и упаковка аппаратуры после выступления – эти
процедуры также сопряжены с риском. Пока они не отработаны, а вытекающие из них
проблемы не решены – нельзя подписывать никаких контрактов.
Ох уж эта особая подготовка! Впрочем, тщательное планирование
и отточенность действий всегда составляли неотъемлемую часть иллюзионного
искусства, а я в этом деле отнюдь не новичок.
За это время я сделал только один небольшой шаг вперед. Всем
своим иллюзионам фокусники дают названия, и под этими названиями трюки
становятся известны зрителям. Например, «Три Грации», «Отсечение головы» – вот
названия номеров иллюзионного жанра, популярных в наши дни. Борден, с присущим
ему занудством, называет свой низкосортный вариант известного иллюзиона «Новой
транспортацией человека» (я никогда в жизни не использовал это название, хотя и
не гнушался некоторыми методами Бордена). Немного поразмыслив, я решил
окрестить свой иллюзион «Яркий миг»; именно под этим названием он и
прославится.
Воспользуюсь случаем, чтобы упомянуть также и о том, что в
прошлый понедельник, 10 декабря, ко мне вернулась Джулия с детьми; теперь мы
все живем вместе в Идмистон-Виллас. Им предстоит познакомиться с родовым
поместьем Колдлоу-Хаус, когда мы поедем туда на Рождество.
29 декабря 1900 года
В Колдлоу-Хаус
Я счастливый человек: мне выпала удача начать жизнь заново.
Даже подумать тяжело о прошлых рождественских праздниках, когда я был отлучен
от своей семьи, и страшно становится от одной лишь мысли, что я могу снова
потерять это счастье.
Поэтому я тщательно готовлюсь к неизбежным последствиям,
чтобы предотвратить то, что может случиться, если пренебречь подготовкой. Я
умышленно прибегаю к столь туманным выражениям: теперь, когда я пару раз провел
репетицию «Яркого мига» и убедился, что аппаратура работает безотказно, мне
необходимо соблюдать величайшую осмотрительность – даже здесь – ради сохранения
тайны.
Когда дети спят, а Джулия убеждает меня заняться делами, я
сосредоточиваюсь на вопросах, касающихся управления поместьем. Необходимо
восстановить все, что пришло в упадок из-за небрежения моего брата.
31 декабря 1900 года
Когда я заполняю эту страницу, девятнадцатое столетие
приближается к концу. Через час я спущусь в нашу гостиную, где меня ожидают
Джулия и дети, и мы вместе встретим Новый год и Новый век. Эта ночь знаменует
собою гармоническое созвучие, в котором сливаются предвестия будущего и
неизбежные отзвуки прошлого.
Поскольку я по-прежнему связан оковами секретности, могу
сказать только одно: то, чем мы с Хаттоном занимались сегодня вечером,
непременно нужно было сделать.
Эти строки начертаны рукой, которая еще дрожит от
первобытных страхов, поднявшихся со дна моей души. Я долго ломал голову, что
надлежит внести в отчет о наших действиях, и пришел к выводу: единственно
правильным решением будет изложить события честно и без прикрас.
Сегодня, вскоре после наступления темноты, когда детей
ненадолго уложили поспать, чтобы потом их можно было разбудить для встречи
нового столетия, я предупредил Джулию о своих намерениях и оставил ее дожидаться
в гостиной.
Я зашел за Хаттоном, и мы, выйдя из дому, направились через
Восточную лужайку к фамильному склепу, толкая перед собой садовую тачку с
престиж-дубликатами.
Путь нам освещали только защищенные от ветра фонари, которые
мы захватили с собой. В полной темноте отпереть и снять с двери старый висячий
замок удалось не сразу; его заклинило, потому что к нему давно никто не
прикасался.
Когда деревянная створка открылась, Хаттон признался, что
ему сильно не по себе. Мне стало его несказанно жаль, и я произнес:
– Хаттон, вам совсем не обязательно идти со мной. Если
хотите, можете подождать здесь. Или возвращайтесь домой, а я пойду дальше один.
– Нет, милорд, – с жаром возразил он. – Я
ведь сам согласился. Говоря по правде, не хотелось бы заходить туда одному, да
и вас, смею предположить, тоже туда не тянет. Но это все пустые страхи, бояться
тут нечего.
Оставив тачку у входа, мы осторожно вошли внутрь, светя
фонарями. Их лучи, направленные вперед, почти ничего не позволяли разглядеть,
зато на стенах плясали устрашающие черные тени. Мои воспоминания о склепе
оказались весьма туманными, потому что раньше я был здесь совсем еще ребенком,
и притом лишь однажды. Неглубокий пролет грубо вытесанных каменных ступеней вел
вниз, в толщу горы; у основания лестницы располагалась вторая дверь, перед
которой пещера несколько расширялась.
Внутренняя дверь оказалась незапертой, но совсем уж
неподатливой; сдвинуть ее удалось не сразу. Наконец она со скрипом отворилась,
и мы вступили в устрашающе темное, словно бездонное, пространство. Мы не
видели, но как бы угадывали впереди необъятность пещеры. Лучи фонарей едва
проникали сквозь мрак.
Воздух был насыщен едким запахом, таким острым, что,
казалось, его привкус ощущался во рту. Я опустил свой фонарь и до предела
вывинтил фитиль, надеясь получить побольше света. От нашего вторжения в воздухе
завихрились миллионы пылинок.
Державшийся рядом Хаттон заговорил; в удушливом воздухе
подземной камеры его голос прозвучал глухо:
– Сэр, не пора ли мне сходить за престижами?
В свете фонаря даже черты его лица были едва различимы.
– Да, пожалуй. Вам нужна моя помощь?
– Вот если бы вы подождали под лестницей, сэр…
Он поспешно устремился вверх, и я понимал, что он торопится
покончить с этим делом. Когда свет его фонаря растворился во тьме, я особенно
остро осознал, что остался совсем один, во власти извечных детских страхов –
темноты и смерти.
Здесь, в пещере, нашли свой последний приют почти все мои
предки, которые упокоились на каменных уступах; от них остались только лежащие
в гробах скелеты, а то и просто кости – в истлевших одеждах, закутанные в
саваны и припорошенные пылью.
Я описал круг лучом фонаря, но смог различить только смутные
очертания нескольких ближайших плит. Было слышно, как где-то внизу склепа, куда
уже не пробивался свет, прошуршал какой-то крупный грызун. Я шагнул вправо,
вытянутой рукой уперся в каменную плиту примерно на уровне моей груди и
попытался на ощупь определить, что там лежит. Под рукой покатились мелкие
острые обломки, послушные малейшему прикосновению. В нос ударило зловоние, от
которого у меня начались спазмы в горле. Я отпрянул и при неверном свете фонаря
успел различить устрашающие фрагменты этого царства смерти. Все прочее тонуло
во тьме, однако мне не составило труда вообразить, что ждет нас впереди, куда
не доставало даже это скудное освещение. Но все же я держал фонарь высоко над
головой и раскачивал его из стороны в сторону, чтобы получше оглядеться вокруг.
Впрочем, никакая реальность не могла сравниться с теми сценами, которые
рисовало мое воображение! Мне мерещилось, что давно умершие предки,
растревоженные моим приходом, начинают шевелиться, меняют позы, приподнимают
жуткие черепа или костистые клешни, скрипом и скрежетом выражая собственные
смутные страхи, разбуженные моим появлением.
