С другой стороны, если этим людям доверять нельзя (а это
более правдоподобно, учитывая свойства человеческой натуры), то Борден-1 и
Борден-2 вынуждены принимать строжайшие меры предосторожности, ни на минуту не
забывая о маскировке.
Кроме того, не следует забывать и о реалиях театральной
жизни. Например, что делает Борден-2 (тот, что скрыт от посторонних глаз) между
дневным и вечерним представлениями? Неужели он так и прячется в тайнике, пока
его брат вместе с другими участниками программы отдыхает в актерской гостиной?
Или он все-таки потихоньку выбирается на волю и отсиживается в гримерной до
следующего спектакля?
Каким образом они незамеченными входят в театр и выходят
после представления? Привратники, охраняющие служебный подъезд, известны своей
бдительностью. Бывает, они так педантично проверяют личность каждого
посетителя, так сурово допытываются, с какой целью человек явился в театр, что
даже маститые актеры подчас не могут и помыслить о том, чтобы опоздать к сбору
труппы или провести за кулисы любовницу. Правда, в театр можно проникнуть и
через двери других помещений, среди которых особенно заманчивыми считаются
склады декораций и главное фойе, но и в этом случае нужно заранее принять все меры,
обеспечивающие секретность, и смириться с серьезными неудобствами.
– Вижу, я дал вам пищу для размышлений, – произнес
Кениг, прерывая цепочку моих мыслей. Он вытянул вперед руку с пустым стаканом,
показывая, что не прочь повторить, но, поскольку мне необходимо было
сосредоточиться, чтобы обдумать услышанное, я бесцеремонно забрал у него
стакан.
– На этот раз вы гарантируете надежность вашей
информации? – спросил я.
– Все точно, как в аптеке, сэр. Даю слово.
– В прошлый раз вы подсказали мне кое-какие ходы, чтобы
я мог перепроверить ваши сведения. Нельзя ли и сейчас сделать то же самое?
– Нет, на этот раз вам придется верить мне на слово. Я
своими глазами видел эту парочку и полагаю, больше никаких доказательств не
требуется.
– Вам, может, и не требуется. – Я поднялся с
кресла, давая понять, что беседа закончена.
Подхватив шляпу и пальто, Кениг направился к распахнутой
мною двери.
На прощание я, как бы невзначай, заметил:
– Вы не проявили никакого любопытства по поводу техники
исполнения моего сегодняшнего трюка.
– Я рассматриваю его как магию, сэр.
– И не заподозрили, что у меня есть двойник?
– У вас его нет, я знаю наверняка.
– Стало быть, вы наводили обо мне справки, – сказал
я. – А что же Борден? Его не интересует, как я выполняю свой трюк?
Кениг с ухмылкой подмигнул:
– Думаю, и он, и его брат сгорят со стыда, если вам,
сэр, станет известно, как они лезут вон из кожи, чтобы выведать хоть
какие-нибудь подробности. – Он протянул руку, и мы обменялись
рукопожатием. – Еще раз примите мои поздравления. Не сочтите за дерзость,
но мне было весьма отрадно видеть вас в добром здравии.
Не успел я собраться с мыслями, чтобы ему ответить, как он
исчез, но, пожалуй, нетрудно догадаться, на что он намекал.
7 сентября 1902 года
В Лондоне
Мой короткий ангажемент в «Дэли» подходит к концу; появилась
возможность на время свернуть дела в Лондоне и провести долгожданный месяц с
Джулией и детьми в Дербишире. Завтра я должен отправиться на север; Уилсон
выехал раньше, чтобы, как обычно, убрать дубликаты.
Сегодня утром я для сохранности перенес аппаратуру Теслы в
мастерскую, выдал персоналу жалованье за пару недель вперед, оплатил
первоочередные счета и довольно долго обсуждал с Анвином контракты на осень и
зиму. Уже видно, что я буду активно занят с середины октября до марта или
апреля следующего года. По моей оценке, доходы от этих выступлений, даже после
вычета накладных расходов, сделают меня богатым человеком, превысив самые
смелые ожидания моей юности. К концу следующего года мне, по всей вероятности,
можно будет навсегда оставить сцену.
К слову сказать, эта мысль возвращает меня к последней
реплике Кенига.
Несколько месяцев назад, вплотную занявшись отработкой
«Мгновения ока», я придумал оригинальный завершающий штрих. Эта идея была
навеяна давнишними черными мыслями об ужасах возвращения из мертвых. С помощью
расчетливо выставленного света, а также искусно наложенного грима я добился
того, чтобы в конце номера, после перемещения в пространстве, выглядеть
изможденным, придавленным тяжестью пережитого испытания. Я собирался появиться
перед публикой в обличье храбреца, который заигрывал со смертью и был опален ее
дыханием.
Без этого эффекта я теперь не обхожусь. Двигаюсь осторожно,
словно щадя больные ноги и руки; при ходьбе сутулюсь; поворачиваюсь с трудом,
будто у меня не гнется спина и ноет поясница. С безучастным видом я превозмогаю
эти недуги. Затем, поразив публику своей необъяснимой транспортацией, прибегаю
к помощи мертвенного света и под занавес выхожу на поклоны с видом жертвы, чьи
дни сочтены.
Наряду с этим я разрабатываю и долговременную стратегию.
Попросту говоря, планирую и готовлю собственную смерть. К этой мысли мне не
привыкать: не один год я числился в покойниках, пока Джулия изображала вдову. А
теперь, после стольких транспортаций при помощи дьявольского аппарата Теслы, я
совершенно естественно прихожу к мысли об инсценировке собственной смерти.
В будущем году собираюсь уйти со сцены навсегда. Хочу забыть
бесконечные гастроли, утомительные переезды, неуютные театральные гостиницы,
постоянные столкновения с дирекцией. Мне надоело хранить тайну моего иллюзиона
и бояться очередных происков Бордена.
Но больше всего меня всего волнует, что дети растут, а я не
уделяю им внимания. Еще немного – и Эдвард уедет учиться в университете, а
девочки, без сомнения, выйдут замуж.
Через год я стану, как привык говорить, материально
независимым и, вложив разумные средства в поместье Колдлоу, смогу обеспечить
себя и семью до конца наших дней. Мир услышит, что Великий Дантон, он же Руперт
Энджер, умер от рака, развившегося в результате профессиональной деятельности,
и случится это осенью 1903 года.
А тем временем 14-й граф Колдердейл без огласки и помпы
возьмет бразды управления поместьем в свои руки.
Это отступление касалось прощальной реплики Кенига
относительно моего «на удивление доброго» здравия. Проницательная личность, и
знает обо мне больше, чем положено.
Кстати, я много размышлял о его теории насчет двух Борденов.
Сомневаюсь, что она справедлива.
Дело не в том, что исходная посылка ошибочна, – нет, ее
подтверждает опыт Каттера, моего прежнего конструктора; дело в том, что жизнь,
подчиненная обману, превращается в безграничное хитросплетение всяких
сложностей. Некоторые из них пришли мне на ум во время встречи с Кенигом.
