Каждая новая ступенька покорялась мне все труднее. Из груди
вырывались хрипы, сердце колотилось, будто я долго бежал в гору. Я никогда не
боялся физических нагрузок и поддерживал хорошую форму, но тут вдруг ощутил
себя толстяком и астматиком. С грехом пополам осилив первый короткий марш, я
словно прирос к полу. Меня обтекал людской поток, а я, облокотившись на узорные
перила, пытался хоть немного отдышаться. Через несколько секунд я решился
продолжить подъем.
Не ??долел я и пары ступеней, как все мое тело сотряс
жестокий кашель, поразивший меня своей силой. Я едва держался на ногах. Сердце
стучало, как молот, пульс отдавался в ушах тяжелыми ударами, все тело покрыла
испарина, мучительный сухой кашель вспарывал грудину. Я настолько обессилел,
что боялся дышать, а сделав наконец-то вдох, снова содрогнулся от кашля,
который со свистом вырывался из горла. Ноги не слушались, и я сполз на каменные
ступени лестницы. В нескольких дюймах от моей многострадальной головы мелькали
туфли и штиблеты последних зрителей, но меня совершенно не тревожило, что обо
мне подумают.
Там меня и нашел Уилсон. Он помог мне сесть и поддерживал,
как ребенка, пока я пытался восстановить дыхание.
В конце концов я кое-как отдышался, но тут меня пробрал
сильнейший озноб. Грудь превратилась в сплошной очаг боли, и, хотя я совладал с
кашлем, каждый вдох и выдох приходилось делать очень осторожно.
Наконец я сумел выговорить:
– Ты видел?
– Сдается мне, сэр, Альфред Борден пробрался за сцену.
– Нет, я не о том! Ты видел, что было после отключения
тока?
– Я ведь стоял у пульта, мистер Энджер. Как обычно.
При исполнении «Яркого мига» место Уилсона – за сценой, и
зрители его не видят, поскольку он скрыт задником павильона. Ему известен
каждый мой шаг, но он действительно меня не видит на протяжении почти всего
номера.
Задыхаясь, я описал мелькнувший в ложе престиж, неотличимый
от меня. Уилсон растерялся, но тут же предложил сбегать в ложу. Он так и
сделал, пока я беспомощно лежал на холодных голых ступенях. Вернувшись через
пару минут, Уилсон доложил, что в ложе никого нет, но кресла разбросаны по
полу. Пришлось просто принять к сведению все, что он сообщил. У меня нет причин
сомневаться в его наблюдательности и преданности.
Уилсон стащил меня с лестницы и помог добраться до сцены. К
этому времени я достаточно восстановил силы, чтобы держаться на ногах без
посторонней помощи. Пристально всмотревшись в верхнюю ложу и окинув взглядом
опустевший зал, я не обнаружил никаких признаков престижа.
Мне ничего не оставалось, как выбросить его из головы, тем
более что значительно большее беспокойство вызывала моя внезапная немощь.
Каждое движение давалось с трудом; кашель коварно затаился в груди, готовый в
любой момент вырваться наружу. Опасаясь этого, я берег силы, пытаясь выровнять
дыхание.
Уилсон нанял кеб, благополучно доставил меня в гостиницу и
сразу же распорядился известить о случившемся Джулию. Он также вызвал врача,
который приехал с большой задержкой и обследовал меня весьма небрежно. По
окончании осмотра он заявил, что не видит никаких нарушений, поэтому,
расплатившись с ним, я решил наутро пригласить другого лекаря. Я долго лежал
без сна, но в конце концов впал в забытье.
Пробудившись сегодня утром, я почувствовал себя немного
бодрее и сумел спуститься по лестнице без посторонней помощи. В гостиничном
холле меня ожидал Уилсон, который принес известие, что Джулия прибудет в
полдень. Я уверял его, что уже начинаю приходить в себя, но он объявил, что
выгляжу я неважно. И в самом деле, после завтрака я снова ощутил упадок сил.
Скрепя сердце я отменил оба вечерних представления и, пока
Уилсон был в театре, изложил здесь события минувшего дня.
22 мая 1903 года
В Лондоне
По настоянию Джулии и совету Уилсона отменил оставшиеся
выступления в Лоустофте. Такая же судьба постигла представления,
запланированные на следующую неделю, – краткосрочный ангажемент на сцене
хайгейтского «Придворного театра». Пока не решил, что делать с выступлениями в
«Астории» (это в Дерби), намеченными на первую неделю июня.
Пытаюсь, по возможности, делать хорошую мину при плохой
игре, никому не показывая, что во мне сидит потаенный страх. Если говорить коротко,
я боюсь, что никогда больше не смогу выйти на сцену. Последний выпад Альфреда
Бордена сделал меня полуинвалидом.
Меня осмотрели три врача, включая эскулапа, который посетил
меня в лоустофтской гостинице, и моего домашнего доктора в Лондоне. Они в один
голос утверждают, что я здоров, и не находят никаких видимых признаков недуга.
Когда я жалуюсь на одышку, они простукивают мне грудь и назначают прогулки на
свежем воздухе. Когда я напоминаю, что при подъеме по лестнице у меня заходится
сердце, они прослушивают грудную клетку и рекомендуют соблюдать диету, а также
поменьше волноваться. Я толкую им, что быстро утомляюсь, а они советуют
побольше отдыхать и пораньше ложиться спать.
Мой постоянный лондонский врач, уступая моим настоятельным
требованиям провести какие-нибудь объективные обследования, взял у меня анализ
крови, но, как я понимаю, исключительно ради моего спокойствия. Через некоторое
время он сообщил, что кровь сильно «разжижена», но добавил, что в моем возрасте
это бывает, и прописал тонизирующую микстуру с высоким содержанием железа.
После ухода врача я сделал самое простое – взвесился.
Результат меня ошеломил: оказывается, я похудел почти на тридцать фунтов! В
зрелые годы, как правило, я весил около двенадцати стоунов, что составляет
примерно сто шестьдесят восемь фунтов. Вес – это то немногое, что на протяжении
долгих лет оставалось у меня неизменным. Сегодня утром я обнаружил, что вешу
около ста тридцати девяти фунтов, то есть не дотягиваю даже до десяти стоунов.
Между тем в зеркале я выгляжу, как всегда: лицо не
осунулось, глаза не покраснели, скулы не выступают, подбородок не заострился.
Правда, вид у меня изможденный, а кожа приобрела землистый оттенок, что для
меня не характерно; однако по виду не скажешь, что я не в состоянии без одышки преодолеть
и половины короткого лестничного пролета. Незаметно и то, что я потерял почти
шестую часть своего нормального веса.
Это нельзя объяснить никакими естественными или
умозрительными причинами, кроме моего неполного перемещения: электрическая
передача информации была выполнена лишь частично, что и помешало полному
восстановлению в конце процесса.
Снова козни Бордена привели меня на край могилы!
Ближе к вечеру
Джулия объявила, что видит свою задачу в восстановлении моего
здоровья усиленным питанием, и сегодняшний ленч – недвусмысленное тому
подтверждение. Однако, не съев и половины, я совершенно пресытился,
почувствовал тошноту и поспешил выйти из-за стола. После этого я немного
вздремнул и только что проснулся.
