И вместе со всеми Гвибер закричал, не жалея глотки:
— Vivat Rex in bona prosperitate!
* * *
— Любимая…
Изабелла открыла глаза в темноте, слушая этот шепот.
— Любимая, проснитесь…
Тепло разлилось по ее рукам. Еще несколько мгновений она не двигалась, а затем медленно потянулась и обхватила своего мужа за твердую шею и притянула к себе.
Он оказался полностью одетым.
— Что случилось? — тихо спросила она.
— Нужно бежать…
Изабелла села в постели, быстро переплела волосы и потянулась за платьем. Онфруа опустился на колени рядом с нею, чтобы помочь.
В темноте их руки, спеша, сталкивались. Один раз она обхватила его ладонь и пальцем провела по серединке, заставив мужа смешливо поежиться.
— Перестаньте, — сказал он, высвобождаясь. — Что вы делаете?
— Куда мы бежим? — спросила она.
— В Иерусалим.
Она отодвинулась от него. Даже не видя ее лица, Онфруа понимал, что Изабелла нахмурилась, надула губы — обиделась.
— Зачем же нам бежать в Иерусалим? Там моя сестра. Не очень-то она будет рада меня увидеть!
И тотчас подумала о коннетабле — вот кто обрадуется! А Изабелла очень любила тех, кто любил ее.
Муж взял ее за талию обеими ладонями — широкими и крепкими. Он был костляв и оттого казался немного нескладным, но силен, и от его прикосновений Изабелла теряла голову.
Бароны во главе с графом Раймоном пригласили Онфруа и его супругу на заседание Великой курии. Онфруа не мог не приехать — он был одним из важнейших сеньоров Королевства. И женат на сестре покойного короля. Он молча слушал, пока они выступали один за другим, и весь этот словесный поток не имел для него большого смысла, потому что с самого начала он понимал, о чем они говорят и для чего все это говорится.
Ги де Лузиньян — трус и ничтожество, выскочка, едва только приехавший в Святую Землю и обманом завладевший сердцем Сибиллы.
Сибилла Анжуйская — незаконнорожденная дочь…
Не внуку ли коннетабля-героя Онфруа Второго — Онфруа Четвертому, мужу Изабеллы, следует отдать корону? Не в том ли состоит воля всех баронов Королевства? Кроме, конечно, трусов и предателей…
Все выходило гладко и складно, но — как и Бальян — Онфруа слышал чутким сердцем дребезжание в серьезных, важных речах.
И это дребезжание все яснее складывалось в одно-единственное имя: Раймон.
Граф Раймон не желает видеть на престоле Ги де Лузиньяна. Граф Раймон не желает видеть рядом с будущим королем своего личного врага — великого магистра тамплиеров, бешеного голландца Ридфора. Граф Раймон желает усадить на трон мальчика Онфруа и девочку Изабеллу и встать за их спинами — опытный кукловод, только тогда и любящий королей, когда они малы или умирают. Человек, который знает, что потребно Королевству. Рослая серая тень, всегда слитая с полумраком дворцовых залов.
Онфруа знал, что говорят о нем, когда думают, будто он не слышит. Его считают бесхарактерным, слабым, маленьким — выросшим, точно девчонка, у ног сильного, решительного деда. Вечный сиделец на детской скамеечке, вечный богомолец, убежавший от пирующих гостей в тишину пустой часовни. «Где же ваш внук, Онфруа?» — «Наверняка опять в часовне — сладу нет с этим мальчишкой, — но, впрочем, не трогайте его: у него слезы близко!»
Знакомая с детских лет тоскливая скука охватила Онфруа, когда бароны один за другим поднимались со своих мест и провозглашали королевой — Изабеллу Анжуйскую, а королем — ее супруга, знатного рыцаря Онфруа из Торона. Так же невыносимо делалось ему на пирах, где требовалось являть доблесть, поглощая в больших количествах мясо, заедая его квашениной и запивая почти не разбавленным вином.
Все это было совершенно бессмысленно, хотя имело вполне возвышенный вид.
И точно так же не обладало никакой земной опорой то, что сейчас излетало из уст всех этих прекрасных и доблестных сеньоров. Все их благие пожелания падали в пустоту и растворялись в небытии. И если правда то, что за всякое пустое слово с человека спросится, то сколько же таких долгов сейчас было наделано!
Онфруа не стал возражать. Сидел с неподвижным лицом, молчаливый, блеклый. Ни разу его серые глаза не блеснули, только длинный нос клонился к подбородку все более уныло.
И поглядывая на молодого Торонского сеньора, Бальян д'Ибелин покусывал палец перчатки. А его друг Раймон ничего не замечал. Каждое новое баронское выступление еще глубже повергало его в пучины восторга.
Молчание Онфруа должно было насторожить Бальяна. Но Ибелин был слишком занят Раймоном, его безумием, его ловкой — слишком ловкой — интригой.
И одним ударом Онфруа разрубил все хитросплетения — политики, умелого манипулирования законами Королевства, глубочайшего знания людей… Потому что Раймон знал людей своего круга и своего поколения. Дети, которыми он хотел управлять, оставались для него незнакомцами.
Ночью Онфруа оделся, вооружился и разбудил свою жену.
— Мы уезжаем в Иерусалим.
— Королевство! — заплакала Изабелла. — Я хочу мое наследие!
— Может быть, вы хотите графа Раймона? — спросил Онфруа тусклым голосом и, даже не видя жены, понял, что она смутилась.
— При чем тут граф Раймон? Зачем вы говорите мне о нем?
— Потому что мы не сможем совладать с ним, если Ги и ваша сестра будут нашими врагами. Опомнитесь, Изабелла! Вы — младшая, вы — почти дитя. Они не позволят вам управлять…
— Но ведь я бы справилась!
— Они в это не верят. Вы — женщина и дитя… радость моя, в стране начнется война между баронами. Вы желаете этого?
— Нет…
Онфруа взял ее за руку и потащил за собой. Всхлипывая от обиды, они шла за ним, и вместе они выбрались из покоев.
Лошади были для них оседланы. Двое солдат из Торона приготовили их для своего господина. Они прибыли в Баниас вместе с Онфруа и сейчас намеревались сопровождать его в Иерусалим.
— Хорошо, — сказал им Онфруа, проводя ладонью по седлу. В лунном свете видно было, как широко улыбнулся солдат.
Осторожные руки подхватили Изабеллу и помогли ей сесть в седло. Четверо покинули Баниас, и никто не посмел остановить их.
Всю ночь и весь день они добирались до Иерусалима. Им пришлось остановиться и переждать жару. Изабелла не была беременна, но Онфруа опасался — как бы не повредить ее здоровью.
В пути они почти не разговаривали. Изабелла размышляла над тем, что сказал ей муж. Война между баронами. Но неужели граф Раймон настолько слеп, что согласен подвергнуть Королевство опасности взаимной распри? Это казалось невозможным.
— Люди с годами теряют чутье, — спокойно ответил ей Онфруа, когда она наконец решилась спросить об этом. — Раймон уже стар.
