— А вы? — спросил Ги.
— Что? — Бальян чуть отпрянул. Он не ожидал такой прямоты. — Что — я?
— Вы любите меня?
— Вы, мой господин, спрашиваете прямо, как Иисус… Да, я люблю вас! — сердито сказал Бальян. — Иначе не давал бы вам все эти советы.
— А в чем совет? — опять спросил Ги. — До сих пор вы лишь бранили меня, мой господин, как будто я женат не на королеве, а всего лишь на вашей дочери и дурно с нею обращаюсь.
Бальян чуть прикусил губу. Он выпустил руку короля, встал и начал расхаживать по комнатам. Ги следил за ним чуть настороженно, но без особой тревоги: Бальян — союзник, Бальян — слишком трезвомыслящий человек, чтобы затевать предательство.
Наконец сеньор Ибелин сдался.
— Хорошо! Я дам совет и помогу исполнить его. Расскажите, чем закончились ваши разговоры с Рено де Шатийоном.
— Вы ведь и без моих рассказов знаете, — сказал Ги. — Об этом судачат на каждом углу. Как ловко старик Рено посадил короля Гиона в лужу! Что, не так?
— Рассказывайте! — зарычал Бальян. — Я хочу услышать это от вас.
— Ладно. — Ги улыбнулся совсем по-детски. — Старый разбойник захватил огромный торговый караван в Аравийской Петре. Саладин прислал мне письмо на безукоризненном латинском языке и попросил вернуть награбленное, поскольку у нас с ним мир. Мне пришлось отправлять человека к Рено. Старик наплевал тому в глаза, разорвал мое послание, растоптал клочки ногами, а затем заковал посланника в кандалы, усадил на лошадь задом наперед… Спасибо, дал ему сопровождающего, иначе бедняга бы помер дорогой… «Я, — сказал мне Рено, — такой же господин на своей земле, как вы — на своей». Теперь вы довольны, мессир? Я рассказал вам все!
— Не все, — сказал Бальян.
Ги дернул углом рта.
— Что еще вы хотели слышать? Назвать вам имя посланца? Вызвать его сюда, чтобы он рассказал о своем чудесном свидании с бесноватым стариком? — Ги вздохнул. — Не попросить ли мессира де Ридфора, чтобы он подослал к Шатийону убийц?
Бальян ничуть не смутился.
— Для Королевства было бы значительно спокойнее, если бы мессир Рено умер, — согласился он. — Но он непревзойденный воин и в своем роде всегда прав. В его упрямой голове сидит единственная мысль: сарацин нужно бить, всегда и везде, и наносить им ущерб, елико возможно больший. Других мыслей в этой голове не водится.
— И мне пришлось отвечать Саладину, — закончил рассказ Ги, — что я не в силах осуществить правосудие, столь желанное для него и для меня. Правда, мне удалось изложить эту прискорбную мысль на изысканнейшем персидском языке, для чего во дворце изыскали сарацинского грамотея. Не знаю, достаточно ли утешило султана такое проявление куртуазности с моей стороны.
— Полагаю, Саладин в восторге от случившегося, — сказал Бальян. — Вы вполне могли не утруждать себя и сарацинского грамотея и отвечать ему на добром наречии Пуату: «Пошел к черту, проклятый турок!» Полагаю, смысл вашего ответа был именно таков.
— Нет, — сказал Ги. — Я действительно сожалею о нарушенном перемирии.
— Ну да, — сказал Бальян, — ну да.
Он помолчал немного, а затем резко повернулся к Ги:
— Требуется мир и согласие с Раймоном. Любой ценой. Отдайте ему Бейрут или другой город, какой он попросит, подкупите его — он жаден, — посулите ему какой-нибудь титул…
— Вы ведь хорошо знаете своего друга? — спросил король Ги.
— Поймите, государь, — Бальян назвал так Ги впервые, и короля даже окатило жаром от этого слова, — поймите: восемь лет он провел среди сарацин. Он не такой, как мы. Они изумили его, они научили его думать по-другому. Их мир, их язык, их обычаи обладают странной особенностью: они более заразительны для нас, чем проказа.
При последнем слове они встретились глазами, и на миг между этими столь различными людьми установилось полное взаимопонимание: как будто Прокаженный король соединил их, взяв обоих за руки.
Затем Бальян сердито тряхнул головой, отгоняя призрак.
— Я хорошо знаю моего друга, — повторил он. — И вам, мой господин, надлежит помириться с ним. И, что еще важнее, надлежит примирить с ним мессира де Ридфора, коль скоро этот отвратительный голландец теперь великий магистр…
— Почему вы считаете его отвратительным? — удивился Ги.
Бальян вздохнул.
— Просто… я не люблю его. Это сейчас неважно.
— А граф Раймон действительно приказал взвесить девушку, чтобы обменять ее на равное количество золота? — спросил Ги.
— Кто передал вам эти бредни? — поморщился Бальян. — Если мы действительно желаем помирить Ридфора с графом, нам следует забыть о Люси.
— Хорошо, — согласился Ги. — Забудем о Люси.
* * *
Покидали Иерусалим в рассветный час — оба великих магистра и сеньор Бальян, и сладкое утреннее солнце играло пасхальной радостью: только что отпели мессу, только что вновь не нашли умершего Христа там, где он был погребен, и от того, что не удалась эта находка, в груди расширялось сердце. Не может граф Раймон не желать разделенной с собратьями радости, не может навеки затаить на них злобу и затвориться в Тивериаде со своим мусульманским гарнизоном, недовольными пасынками, старший из которых обожает короля Ги, с властной женой — истинным отпрыском Ибелинова рода, — наедине с обидами и с надвигающейся старостью.
Бальян помнил Раймона молодым. Старик Онфруа Торонский, дед Онфруа нынешнего, до слез жалел детей, дарил им сладости, одежду, украшения, и сейчас Бальян, сам на пороге старости, как никогда прежде понимал, почему. Так стремительно исчезает детская чистота, ясная прежде душа покрывается пятнами врожденного греха, до поры сокрытого в естестве, — ведь и детеныш пардуса рождается гладким, но с возрастом черные и темно-рыжие кляксы расползаются по его шкуре, знаменуя собой явленный порок.
Было время, когда Раймон, разобиженный на византийских Комнинов, снарядил галеры и наказал грабить греков на всех морях, где только удастся их настигнуть. И сам ходил на одной из них. Лютое было время и счастливое. Сколько золотых ожерелий пропустили сквозь пальцы, сколько колец горстями вывалили в песок, ведь не добыча дорога была, но досада, причиненная грекам. Тогда это казалось весело, потому что был Раймон молод, и пятна на шкуре пардуса были гладкими и блестящими.
Теперь шкура облезла, пятна потускнели. О чем думает сейчас Раймон в своем замке, по которому бродят сарацины — внешне ужасно почтительные с господином, с шербетовым подобострастием в наглых глазах, — не тоска ли снедает его в это пасхальное утро?
Бальян прикусил губу, удерживая внезапные слезы.
Но и слезы в это раннее утро не обжигали глаз, а ласкали их нежной влагой и были приятными.
* * *
Король Ги в это утро был пьяным и усталым, и Гефсиманский сад, где он — давным-давно — повстречал таинственную даму, смотрел на него издалека, недостижимый, словно рай, и Ги сейчас казалось странным, что он входил в этот сад и прикасался к его деревьям. Ему вдруг подумалось: чтобы бестрепетно войти в их сень, нужно умереть и перестать быть «сеньором Ги», «королем Гионом», «мужем Сибиллы» — следует прекратить нынешнее существование и обрести иное.
