– Почему? – Людвиг даже задрожал, а лицо его сильно покраснело. – Вы мне не верите? Не верите, что я сумею? Тряпичной куклой до сих пор считаете?
– Любезный мой герцог, – произнес пан Борживой и торжественно возложил ладонь себе на грудь, – клянусь вам рыцарской честью, что никто из нас и в мыслях не держит таких ужасных вещей.
– Людвиг, – повторил Гловач, – ты даже не представляешь себе, что такое вернуться в родной город через пару сотен лет…
Людвиг сдался. Точнее, надулся и прекратил спор. Гиацинта что-то тихонько ему втолковывала, он мрачно жевал и думал о своем.
Иной раз попадаешь в незнакомый город – как падаешь в объятия богатой, щедрой, чуть подвыпившей хозяйки праздника. Кричит, целуя в лоб ошеломленного гостя: «Ах, какой хорошенький пришел! Налейте ему кто-нибудь вина да положите закусок, какие остались!» И вот уже он ест, пьет и в хозяйку влюблен.
Другой город посматривает холодно. Руку при встрече подаст, но тотчас и отдернет ее. Бровь при этом взведена, во взгляде явственное: «Ну-с, что тут за гусь?»
Случаются города простые и душевные, как грузчики субботним вечером; встречаются и совсем дряньские города-оборвыши, скучные и грязные, где человеку вовсе делать нечего.
А бывшая столица Ольгерда была как старинная кружевная шаль из тончайших, пожелтевших ниток. Такая шаль с виду хрупка, словно вырезана из слоновой кости, а прикоснешься – прильнет к руке и трепещет…
Мирко, закутанный в плащ, ссутуленный, волочащий при ходьбе ноги (долго обучался такой повадке, прежде чем решили, что можно безбоязненно отправить его на разведку – сойдет за тень) был смущен увиденным. Стройные башенки, балконы, забавные маленькие площади в окружении разноцветных домов – и почти у каждого на фасаде пряничный лев, или толстый мальчишка, или бородатый старик в обнимку с огромной птицей, или черепаха с винным кубком, а то и вовсе не пойми что. Все это обветшало, покрылось пылью и как будто дремало в зачарованном сне. При правлении Ольгерда люди были живыми, полнокровными, а дома – неживыми, каменными; но под властью Огнедума одушевленность размазалась между людьми и строениями, она слабенько подмаргивала из окон и с трудом сочилась из ветхой фигуры горожанина, бредущего привычной дорогой в лавку.
Горожан граф Мирко увидел предостаточно. Ни на какое восстание они, конечно, не были способны. Их прозрачные руки едва могли касаться предметов, а уста из года в год шелестели одни и те же фразы, и странно было видеть двух добрых кумушек за разговором.
– Удачное замужество – основа женского счастья… – лепетала одна, тускло глядя в одну точку.
Вторая вздыхала:
– Поди угадай…
Первая тихонько повторяла:
– Удачное замужество…
А вторая отзывалась:
– Поди угадай…
В городе графа Мирко вроде бы и не замечали. Тени бродили по старым дорогам, и ни одна новая мысль, ни одно новое впечатление не достигали их полусонного сознания.
На рыночной площади Мирко встретил теней, перед которыми на прилавках были выложены горки сморщенных, почерневших, твердых, как камень, овощей. Один торговец монотонно переговаривался с покупателем:
– Такую маркровку еще поискать…
– Дорого просишь…
– Такую маркровку еще поискать…
– Дорого просишь…
Этот торг они вели уже двести лет. Каждое утро сходились на площади, становились по обе стороны прилавка – и начинали.
Там же, на рыночной площади, Мирко увидел первых огнедумовых стражей. Гомункулусы находились в увольнении. Шлем набекрень – аж на ухе, пояс болтается, рубаха выпущена из штанов – такими шатались они по рынку и забавлялись вовсю. Переворачивали, например, лотки, а потом смотрели, как тени тщетно пытаются собрать рассыпавшиеся по мостовой иссохшие шарики, столетия назад бывшие капустой, свеклой, яблоками. Руки теней проскакивали сквозь предметы, не в силах ухватить их. Тени чуть слышно хныкали и что-то лопотали, мелко тряся головой. Это ужасно веселило гомункулусов.
Один надрывно горланил:
Давайте выпьем за друзей,
За тех, которые смелей,
За тех, которые в бою
Сложили голову свою!
Давайте выпьем, выпьем за друзей!
За кровь врага, за смерть его,
За трупы и за воронье,
За то, чтоб пал в бою мой брат,
Чтоб миновал всех нас субстрат,
Давайте выпьем, выпьем за друзей!
Двое обсуждали вопрос, который, судя по всему, их очень занимал.
– Тенька – она тоже разная бывает, – говорил один, со шрамом через все лицо. – Ты слушай старших. Я из пробирки уж третий год как и жизнь за все сиськи успел пощупать. Есть такая тенька, сквозь которую рука насквозь проходит. Еще год-десять – и все, рассыплется в труху. А есть какие ничего, можно ухватить.
Второй сдавленно хихикал.
Из любой части города был виден замок – он как будто парил над ним, вознося высоко над черепичными крышами свои башни и узорные зубчатые стены. В былые времена с этих стен улетали в небо воздушные змеи самого удивительного и нарядного вида, а с высокого балкона по торжественным дням король Ольгерд кричал в особую трубу слова приветствия и одобрения своим подданным.
Мирко долго кружил по разным переулочкам, силясь отыскать тот, что выводит на центральную площадь – где часы Косорукого Кукольника; но вместо этого вдруг разом вынырнул из клубка улиц, словно спица из вязанья, и очутился рядом с замковым рвом. Теперь это была довольно глубокая канава, сырая и захламленная.
Впервые за много поколений один из Захудалых графов стоял лицом к лицу с твердыней Огнедума. Старая кровь медленно вскипала в жилах юноши. Этим замком владели его предки. Один из них до сих пор злостраждет в страшном плену – может быть, как раз в той высокой башне, что словно стягивает к себе все тучи. В окне, за причудливым стрельчатым переплетом, что-то зловещее вспыхивало и гасло. Мирко стиснул пальцы в кулаки и пониже наклонил голову, чтобы только не выдать себя раньше срока.
Мирко угадал правильно: Огнедум действительно находился в башне. Рядом с низкой тахтой в жаровне пылали угли. Рваная мантия с облезлой меховой опушкой плохо согревала энвольтатора, а в замке было холодно.
Перед Огнедумом стояли навытяжку двое «факелов». Один из них был женщиной. Выглядели оба не лучшим образом: ладная форменная одежда разорвана и заляпана, лица разбиты в кровь, опухли и отекли.
Огнедум молчал, шевелил пальцами над жаровней, впитывая ими тепло. Оба «факела», как положено по уставу, следили за ним глазами.
Наконец энвольтатор произнес:
– Так.
Из рукава его мантии выпал нечистый листок, исписанный каракулями. «Факела» переглянулись, мужчина чуть раздул ноздри. Огнедум взял листок двумя пальцами и поболтал им в воздухе.
