– Помнишь, Артем намекал, что у него здесь дело появилось.
– Да, что-то такое было. Он так странно сказал – дельце
открылось.
– За что люблю женщин, так это за их исключительную память
на всякие мелочи – взгляды, знаки, словечки.
– Мерси. Могу еще чем-то облегчить расследование?
– Ну, прости.
– Ладно, рассказывай дальше.
– Так вот. Артем сказал, что задержаться в Солнечноводске
ему пришлось потому, что дельце открылось. И добавил, что если раскрутит его –
свою поездку сюда оправдает. Думаю, тут имелись в виду затраченные деньги.
– Точно! – вскрикнула Марина. – Я вспомнила! Ты
еще спросил, мол, что такое, а он ответил этой вашей любимой дурацкой фразой –
без комментариев. И добавил – летел за сенсацией, а привезу скандал.
– Именно. Молодец! Я вчера целый вечер сидел в номере и
пытался припомнить мельчайшие подробности наших последних встреч и разговоров.
Что-то меня беспокоило, какая-то брошенная им фраза. Только я никак не мог
вспомнить.
Вадим глотнул кофе, задумчиво посмотрел на блистающую
поверхность озера. Затем вновь обратился к Марине:
– Скажи, а тебе больше ничего не запомнилось из его слов?
– Наверное, это все. Я же не знала, что надо вслушиваться...
Ой, кажется, еще одно.
– Да, говори, – встрепенулся Баратынский.
– Боюсь оказаться неточной. Просто у меня есть такая
особенность – я плохо реагирую на всякую нецензурщину и жаргонны словечки. Это
меня иногда просто бесит. Так вот, Артем еще употребил такой оборот – мне
обломится. Или похожий.
– В десятку! – обрадованно вскрикнул Вадим. – Я
точно вспомнил. Он сказал – оправдаю поездку, а может, еще что-то обломится.
– Тебе это о чем-то говорит?
– Только об одном. Скорее всего у Темы здесь образовался
финансовый интерес. Если бы ты его получше знала, ты бы поняла. Он был славный
мужик. Но очень жадный до денег.
– Мне кажется, ты все усложняешь, – возразила
Марина. – Если уж ты начал припоминать все, о чем Таран говорил в тот
вечер, то вспомни более интересную деталь. Я тогда еще подумала, что это у вас
уже шуточки такие, тематические.
– У нас с Артемом? – удивился Вадим.
– У вас всех, кто сюда приехал за сенсацией – живой
русалкой.
– Поясни, я что-то не пойму.
– Любовь с русалкой – это круто? Ну, вспомнил?
– Марина, ты гений! Дай я тебя поцелую! Ну хотя бы
по-братски.
– Вот по-братски точно не надо, – не отказала себе в
удовольствии пококетничать Марина. – Так ты вспомнил?
– Теперь я тоже стал припоминать. Вроде вопрос шутливый, но
как интересно он его сформулировал.
– Круто – вообще очень значительное, глубокомысленное и
многозначное определение чего угодно.
– Не издевайся. Тут может быть...
– Ключ к разгадке всего дела, – улыбнулась Марина.
– Как знать. Мы тогда еще посмеялись вместе.
– Посмеялись. Но помнишь, что ты ему ответил?–
Приблизительно. Что-то в том смысле, что достоверных данных нет.
– И еще в том смысле, что для людей это ничем хорошим не
заканчивалось, живых свидетелей не оставалось. Видишь, какая у меня память.
– Исключительная. Но ты сама понимаешь, что твоя
исключительная память лишь укрепила мое желание начать собственное
расследование.
– Каким же это образом?
– Русалки. Снова на горизонте русалки.
Марина протянула руку вперед и коснулась загорелого Вадимова
лба.
– Дай измеряю температуру. По-моему, ты уже бредишь. Снова
начнешь охоту на русалок? И главное – зачем?
– Есть одна идея. Но сначала нам с тобой надо кое-что
выяснить.
Марина напряглась – если Вадим именно сейчас собирается с
ней объясняться, то время он выбрал крайне неудачное. Она стала лихорадочно
сочинять текст своего ответа, который, с одной стороны, должен немного
отрезвить Баратынского. Но с другой – не лишить его надежды продолжить этот
разговор в будущем.
– Марина, помнишь, я сказал, что расследование я провожу
вроде как бы с одобрения своего начальства, но под личную ответственность. И
помогать в случае чего мне никто не будет.
– Да, помню, – быстро сказала Марина, тревожно ожидая,
что последует дальше.
– Дело действительно странное, куда заведет расследование –
непонятно. И мне очень нужен кто-то, на кого можно опереться. Мне рассчитывать
на твою помощь в экстренных случаях? Разумеется, подвергать тебя хоть малейшему
риску я не стану. Что от тебя может потребоваться? Позвонить, передать
информацию и так далее. Даже просто посидеть и вместе обсудить ситуацию. Ты
согласна? Да или нет?
Поняв, что опасность миновала и объяснения в любви сегодня
не последует, Марина легко и радостно улыбнулась:
– Конечно да. Неужели ты во мне сомневался?
***
На площади Согласия, которая в недавнем прошлом носила имя
Ленина, проходил митинг. В центре укатанной в асфальт площади, там, где раньше
возвышался неизбежный памятник вождю мирового пролетариата, стоял здоровенный,
наспех сколоченный помост. Корявое сооружение было полностью задрапировано
флагами с эмблемой Фронта экологической обороны и транспарантами.
На помосте стояла небольшая кучка людей с суровыми лицами и
в одинаковых майках все с той же эмблемой. Они, как и все собравшиеся на
площади, в данную минуту сосредоточенно слушали эмоциональную речь Стаса
Ложкина.
В приступе благородного негодования он извивался всем своим
упитанным телом, напоминая Элвиса Пресли, зачем-то перекрашенного в рыжий цвет.
Обеими руками уцепившись за стойку с микрофоном, Ложкин то прижимал ее к пухлой
груди, то поднимал над головой, то наклонял почти горизонтально. Это так же
придавало ему карикатурное сходство с королем рок-н-ролла.
Истеричный, но не лишенный пафосных интонаций голос
эколога-экстремиста разносился по всей площади и окрестным улицам:
– Им не удастся остановить нас! Им не удастся запугать нас!
Сегодня на стороне Потапова и ему подобных вся мощь государственного
репрессивного аппарата. Нас кидают в милицейские застенки, нам активно мешают в
нашей повседневной работе. Но вечно так продолжаться не будет! Ширится
международное экологическое движение, нарастает гнев миллионов честных людей во
всех уголках земного шара. И этот гнев обрушится однажды на голову тех, кто
целенаправленно, преследуя свои корыстные цели, губит живую природу!
Толпа, внимавшая Ложкину, загудела. Раздались аплодисменты,
кто-то, словно на концерте, крикнул «браво». Стас, как заправский артист,
раскланялся, но от микрофона не оторвался – видимо, ему было что еще сказать
единомышленникам, сочувствующим и подошедшим на шум праздным гражданам.
