– Ты знаешь Астраханцева? – поинтересовалась та вместо
ответа.
Распылитель она по-прежнему держала в одной руке, а тряпку –
в другой.
– Нет. А должен?
– Боже мой! – Она хлопнула себя по лбу той рукой, в которой
была тряпка. – Кажется, я ошиблась профессором.
– Люда, я ничего не понимаю. Ты говоришь загадками. Какой
Астраханцев?
В этот момент на авансцену вышла Элина. Она была не из тех,
кто подстраивается под обстоятельства. Она, словно проволоку, сама сгибала
обстоятельства сообразно собственным планам. План у нее был четкий, а намерения
его осуществить – мощные. Выглядела она сегодня великолепно. Гладко зачесанные
волосы, элегантный костюм с зауженной юбкой, туфли на шпильках и аксессуары,
подобранные с математической точностью: так, чтобы каждая вещь мгновенно била в
глаза мужчинам и колола в сердце женщин.
– Ну вот что, – заявила она, подбоченившись. –
Предлагаю прекратить этот базар и расставить все по своим местам. Дима, это кто
– уборщица? Ее надо отсюда попросить. Нам чужие уши здесь совсем ни к чему.
– Элина, замолчи, – потребовал Грушин.
Но та и не думала его слушаться.
– Значит, так, – продолжила она приказным тоном. –
Забирайте свои причиндалы и... Дима, ты должен ей денег?
– Я заплачу, – поспешно сказал Белоусов. – Сколько
вам причитается, милочка?
Грушин растерянно взглянул на Люду. Он хотел все немедленно
объяснить, но тут увидел ее лицо и окаменел. В тот же миг его окатило жаром, да
так, словно кто-то плеснул в него горячей водой из ведра. В глазах Люды
появилось усталое мужество. Да, она была некрасивой, и знала это. В старом
спортивном костюме, без помады на губах, в косынке, скрывавшей ее чудесные
волосы, она оказалась один на один с миром, который иногда весьма нелюбезно
обходится с дурнушками.
Грушин вздрогнул. Молния пронзила его глупое сердце. Он
вдруг понял, что Люда, в сущности, такая же, как он сам, что они – родственные
души! Он тоже боролся с условностями, с несправедливыми суждениями, страдал
оттого, что у него не получались отношения... Он ничего не мог поделать с самим
собой, и она тоже не может! Он видел ее сейчас так, как еще никто до него не
видел. И она была прекрасной, как сама жизнь – та настоящая жизнь, добрая и
чистая, которая делится на всех поровну, вне зависимости от того, кто ты и
какой ты.
Люда расценила его молчание по-своему. Утреннее поведение
Грушина, его животный страх перед случившимся, желание отказаться от всего
сразу убили в ней всю радость жизни. Ничто больше не могло ее ни зажечь, ни
расстроить. Ей казалось, что ее кровь превратилась в стылую воду.
Ей нужно было немедленно уйти отсюда, скрыться, спрятаться,
зализать раны. Потом, потом она будет думать, отходить от наркоза и плакать,
конечно... Без слез ей не выкарабкаться.
– Он ничего мне не должен, – сказала Люда странным
пронзительным голосом. – Разрешите пройти! Мне нужно переодеться.
Она отправилась в спальню, держа перед собой распылитель,
как пистолет. И все расступились в стороны. А Грушин, который хотел броситься
за ней, схватить ее, прижать к себе, неожиданно почувствовал такую слабость и
дурноту, что едва устоял на ногах.
– Люда! – шепотом сказал он, чувствуя, что все плывет
перед глазами, а желудок, словно поршень, поднимается снизу к самым зубам.
Все бросились к нему, и только Федор Девушкин попытался остановить
Люду. Несмотря на культурные наслоения, душа Федора была чистой, как водопад в
норвежских горах. Он один сообразил, что происходит что-то не то.
– Не надо вам уходить, – попросил он ее спину. –
Это неправильно!
Но Люда не вняла ему и не увидела, что с хозяином квартиры
происходит нечто ужасное. Не оборачиваясь, она плотно закрыла за собой дверь,
содрала с себя спортивный костюм и стала быстро и собранно одеваться, натягивая
на себя вещи, которые почему-то казались ей жесткими, как наждак. Посмотрев на
себя в зеркало, она увидела, что кожа ее ярко-розовая, почти клубничная, причем
пылает не только лицо, но и все тело.
– Что, размечталась? – спросила она у своего отражения
в зеркале. – Получила по морде?
Пока она вела диалог со своим отражением, в гостиной
происходили драматические события. Побледневший как мел Грушин начал валиться
назад, и его поймали, конечно, подставив руки. И Элина – возбужденная,
ошалевшая, как маленький хищник, почуявший кровь, – жадно заглядывая в
лицо Антону, спросила:
– Это инфаркт? Инфаркт, да?
Грушин, находившийся в аду, но при этом в полном сознании,
длинно простонал, дрожа веками:
– Это тухлое яйцо...
Белоусов засмеялся, а Антон строго спросил, сведя брови к
переносице:
– Ты сожрал тухлое яйцо?
– Я чувствовал, что с ним что-то не так... У него скорлупа
была треснувшая... Ох, меня сейчас вырвет. Пустите меня!
Он выдрался из цепких пальцев и вороным конем проскакал к
ванной комнате. Мысль о том, что Люда ушла, а он не остановил ее, лишь
добавляла ему страданий, когда он склонялся над унитазом и исторгал из себя
завтрак – лихорадочно проглоченный, не отмеченный сознанием. Хорошо, что Люда
ела только бутерброды!
Потом перед его глазами стали летать черные мушки, он
перестал связно мыслить и вывалился в коридор, смутно соображая, что
происходит. Антон, разогнав всех сочувствующих, поил его на кухне какой-то
дрянью, разведенной в трехлитровой банке. Он заставлял его пить эту дрянь
маленькими глотками. Ее было много, слишком много, вся банка в него сразу не
влезла, и где-то на половине ему снова захотелось опорожнить желудок.
Потом его уложили в постель, не в его обычную холодную
нетронутую чувствами постель, а в ту, где они были с Людой, – простыни
пахли ею, и наволочки тоже... И теперь ему казалось, что нет ничего чудеснее
этого запаха, и Грушин утыкался в подушку, пытаясь вобрать его в себя,
пропитаться им.
Рядом с ним появился Антон, который вел себя не как друг, а
как доктор – бесцеремонно. Щупал ему пульс, оттягивал веки и надавливал
огромной ладонью на живот.
– Люда... – простонал Грушин, когда его наконец укрыли
одеялом.
– Что – Люда? – спросил Антон.
– Я хочу на ней жениться.
– У тебя какая-то навязчивая идея. Как только ты встречаешь
более или менее подходящую женщину, сразу хочешь на ней жениться.
– Мы занимались сексом.
– А-а! – протянул Антон. – Ну, тогда другое дело.
Тогда тебе точно необходимо ответить перед государством по закону. Фата, белый
лимузин, галстук-бабочка. И как это ты решился на скоротечный роман?
– Вот так... Решился, – слабым голосом ответил Грушин.
– Мне кажется, тебя просто лихорадит. И ты придумываешь бог
знает что.
