В данном случае меня эта историческая часть дела не интересует. Я собираюсь рассказать о другом.
В шестидесятые годы на территорию Карельского перешейка, впервые после войны, стали приезжать финские туристы. Туристы приезжали на фундаменты своих хуторов, фотографировались, плакали и пили водку до потери пульса. Потому как в Финляндии тогда соблюдался сухой закон. Финнов как бревна грузили в международные автобусы, а пограничники с каменными лицами при автоматах и собаках на глазах у рыдающих финнов выливали водку, прихваченную туристами, из бутылок в люк канализации. Правда, говорят, там, в люке, у пограничников находилась хитро закрепленная емкость, куда и попадала реквизированная водка. Не пропадать же добру! У какого русского, тем более солдата, поднимется рука водку в канализацию вылить!
Финнов заграничных мы раньше не видели и, поскольку их совершенно не боялись и чувствовали себя победителями, финнам сочувствовали и даже жалели их. Но финский акцент нас очень веселил. Народ вовсю подражал финскому акценту и сильно в этом деле поднаторел. А в остальном финны — как мы, такие же белые и голубоглазые, как и ленинградцы, понастроившие дач в районе Зеленогорска. В частности, один из моих приятелей, по кличке Салат, научился дурить швейцаров, когда ходил в рестораны, минуя очереди, потому как ловко выдавал себя за финна, за иностранца. «Скасытте поса-а-луй-ста... Спасиппо...» и т. д. Дело нехитрое. Понаслушались, как финны по-русски говорят, — теперь хоть кто за финна сойдет. На вид-то не отличить, кто русский, кто финн.
И вот в районе примерно станции Репино (бывшая Куоккала), в канаве около вокзала, просыпается некий советянин. Вероятно, приезжал к друзьям на дачу и так там на стакан присел, что в электричку не погрузился, а залег в канаву. Здесь в холодке проспался, но так как принял дозу значительную, проснувшись, прочухался не вполне. А чуть продрав глаза и приподнявшись на карачки, увидел мужика в штанах на подтяжках и в шляпе, косившего в канаве траву.
— Э... Мил человек...— а с похмела язык ворочается с трудом, — скаж палста... Где это я?
— Этто, — говорит мужик, — этто... Финлянтия. Тр-р-растуйтте. Топрый утра!
— Мать честна! — Тут этот, что на карачках стоит, понимает весь ужас своего положения и больше с карачек уже вставать не пытается. Наоборот, падает на брюхо и норовит сообразить, как он в Финляндию-то попал и что ж теперь ему за это будет...
Ничего вспомнить не может, но решает твердо во что бы то ни стало вернуться на Родину.
— Мил человек, — спрашивает он косаря, — а граница далеко?
— Нет... — говорит раздумчиво и почти по-фински косарь, — относииттэльно не талекко...
—А, к примеру, где?
— Этто та-ам! — И показывает на север.
Чистая правда — до советско-финской границы
тут километров семьдесят. Правда, Зеленогорск расположен как раз по дороге. И никак его не миновать. Может, финн сказал бы и об этом, но не успел. Или, может, словарного запаса у него маловато — не выразить мысль! И вообще, финны, они медлительные. Говорят медленно.
Мужик в канаве соображает быстро и решает во что бы то ни стало уползти на родную землю.
Повернул носом на север и по канаве пополз. Говорят, километра три прополз, пока ему детский садик на прогулке не попался. Дети его окружили, стали на него пальчиками показывать, поскольку он выглядел — мама не горюй! И друг дружке объяснили, что «дядя упал».Тут только наш пластун и сообразил, что, если дети русские, значит, он не по территории сопредельного государства, а по своему Отечеству ползет.
Назад три километра он как спринтер бежал, даром что и из сил выбился, пока полз. Тут у него второе дыхание, можно сказать, открылось — уж больно хотелось этому «финну» морду набить. Но, конечно, «финна» уже и след простыл.
А с другой стороны, финн-то мог быть и настоящий! И наш — советский! Он ведь все точно сказал — и что граница недалеко, и в той она стороне. Это точно. И про то, что это территория бывшей Финляндии, — тоже правда. Одно внушает подозрение — а откуда тут финну взяться! Если они здесь только до войны жили. В социалистические шестидесятые тут никаких финнов в наличии не имелось. Скорее всего, это такой же финн был, как наш алкаш — перебежчик. Зато теперь туристам показывают канаву, где этот мужик полз. Для наглядности: как мы в шестидесятые годы сильно Родину любили и не желали ее покидать ни в каком состоянии.
Салат
Салат был типичным городским персонажем конца шестидесятых — начала семидесятых годов. Свою кликуху он получил от официантов, поскольку почти каждый вечер появлялся в немногочисленных тогда ресторанах и кафе. Занимал столик и на вопрос официанта: «Что будете заказывать?» традиционно отвечал: «Ну, так... Что-нибудь... Принесите пока какой-нибудь салат...» Шустро шел танцевать и вскоре уходил с очередной женщиной, оставив на столике двадцать копеек. Более получаса он не задерживался. И официанты, увидев его, перемигивались — «Салат пришел» и даже гордились тем, с какой скоростью он «снимал грелок и мочалок».
Знакомство с женщинами было единственной его жизненной целью. Обычно в понедельник он появлялся перед проходной завода «Красный треугольник» или «Красная нить», где по преимуществу работали молодые незамужние женщины, когда они шли со смены. С невероятной скоростью он заводил новое знакомство и с очередной «мочалкой» или «грелкой» шел не в ресторан, не в кино, а в зоопарк, где подводил свою новую знакомую к клетке с обезьянами. И по реакции ее на обезьяний половой акт предугадывал — уложит он ее в среду или в субботу в койку или будет «пролет». Такое тоже случалось, и Салат стоически шел в свой НИИ, где служил «эмэнэсом», с подбитым глазом или расцарапанной, но очень индифферентной рожей.
Занималась заря сексуальной революции, и Салат встречал ее в полном расцвете сил. Как говорится, «в самом прыску и всегда на вздрыге». Его половой активности сильно способствовала кооперативная однокомнатная квартира — редкость по тем временам, — единственным обладателем которой он был.
Иногда Салат попадал в гости, где вел себя поначалу очень скромно, вполне в стиле «физиков и лириков» тех лет. Но сексуальная озабоченность придавала ему особую деловитость. Громким шепотом, каким обычно спрашивают «где тут у вас туалет?», он взывал: «Кто хозяин? Хозяин кто? Можно вас на минуточку? » И, отведя хозяина в сторону, торопливо спрашивал:
— Кто здесь с кем? В смысле: кто здесь кого? Ну, чтобы не было скандала!
Когда же объекта для охоты не обнаруживалось, Салат с коротким горестным вздохом приступал к еде и выпивке. Если до него доходила очередь говорить, тост его бывал лапидарен и традиционен:
— Пусть мое посещение будет последним, незабываемым несчастьем в вашем доме.
И все смеялись, принимая это за изысканную шутку, а это была чистая правда и категорическое предупреждение! Салат напивался с космической скоростью. С той же скоростью из тихого «эмэнэса» с очечками на фигушке носа он превращался в необузданную разрушительную стихию. Из рук у него падала и разбивалась посуда, под ним ломались стулья и наконец вокруг него стремительно закипала драка. Она, как правило, не ограничивалась избиением Салата, но с неожиданной яростью охватывала широкие массы приглашенных и хозяев. Они вскоре совершенно отвлекались от Салата как от первопричины скандала и разносили в квартире все.
