— Пойду поговорю с полковником Тиноко насчет этих мешков, что промокли. Будет скандал, вот увидишь.
Эсмералда говорила очень громко:
— Можно я схожу взглянуть на праздник? Церковь, говорят, так разукрашена! А потом, это в честь моей святой…
— Иди, но возвращайся пораньше, я сегодня завалюсь рано.
Зачем она так громко говорит? Наверно, чтоб и он ее услышал, подумал Гума. Да вовсе и не пойдет она в церковь, обманывает… Из окна видна была церковь, так ярко освещенная, словно большой океанский пароход… А если и пойдет, так, верно, с Ливией, которая конечно же, захочет помолиться за будущего сына. Колокола звонят, созывая людей на праздник. Ветер порывисто влетает в окно. Гума высовывает голову, вглядываясь в свинцовое небо. Красивый вечер! Однако ночь, что последует за ним, не обещает ничего хорошего. Луна убывает, тончайшим желтым серпом висит она на небе… Из-за стены послышался голос Руфино!
— Ты здесь, братишка?
— Здесь.
— Иду ругаться к старому Тиноко.
— Ты не виноват.
— Но старик упрям, как черепаха: ей отрежешь голову, а она шевелится, жить хочет.
— Ты ему объясни.
— Я на него раза два как цыкну, так он своих не узнает…
За стеной Эсмералда прощалась:
— Я скорехонько назад буду…
Голос Руфино донесся глуше:
— Обожди-ка, мулатка, дай я разнюхаю, сильно ль ты загривок надушила.
Гума почувствовал какую-то дурноту. Он не хотел больше никаких встреч и видеть-то ее не хотел, но эти, глухим голосом сказанные слова обожгли его, словно Руфино только что украл у него что-то. А ведь на деле он украл у Руфино… Шаги Эсмералды удалялись. Руфино снова заговорил громко:
— Моя мулатка в церковь пошла… — И крикнул ей вслед, внезапно вспомнив: — Черт тебя дери, да что ж ты Ливию не зовешь?
— Она сказала, что пойдет с Гумой. — И шаги замерли вниз по склону.
Теперь слышалось, как Руфино, оставшись один, расхаживает по комнате. Гума снова взглянул в небо. Ветер крепчал, редкие звезды вынырнули из-под туч. «Будет буря», — подумал он, Ливия кончила мыть посуду, спросила:
— Хочешь пойти взглянуть на праздник?
Она была бледна, очень бледна. Платье спереди было короче, приподнятое огромным животом. Она была, наверно, смешна. Но Гума ничего этого не замечал. Он знал только, что у нее в животе сын от него, что она поэтому больна, а он ее предал. Он слышал, как Руфино ушел, издали что-то приветливо крикнув на прощанье. Ливия стояла подле, ожидая ответа на свой вопрос.
— Иди переоденься.
Она прошла в комнату, но сразу же вышла, потому что в дверь постучали.
— Кто там?
— Свои.
Однако голос был чужой, они не помнили, чтоб когда-либо слышали его. Ливия подняла на Гуму глаза — в них был испуг. Он встал.
— Ты боишься?
— Кто б это мог быть?
Стук возобновился.
— Да есть тут кто-нибудь? Это что: кладбище или затонувший корабль?
Пришелец был моряк, это ясно. Гума открыл дверь. В темноте улицы блеснул огонек трубки, и за огоньком смутно виднелась какая-то большая фигура в плаще.
— Где Франсиско? Где этого чумного гоняет? Что он еще не помер, это я знаю, такого барахла и в раю не надобно…
— Его нет дома.
Ливия испуганно смотрела из-за спины Гумы. Фигура в плаще двинулась, будто намереваясь войти. И так оно и было. Голова просунулась в дверь, осматривая помещение. Кажется, только сейчас пришелец заметил Гуму.
— А ты кто такой?
— Гума.
— Черт дери, да что за Гума? Думаешь, я обязан знать?
Гума начинал раздражаться:
— А вы-то кто?
В ответ фигура сделала еще шаг и ступила на порог. Гума вытянул руку и загородил вход:
— Что вам надо?
Фигура оттолкнула руку Гумы и так и пришпилила его к стене — так что один из самых сильных людей на пристани не мог и пошевелиться. Фигура обладала, казалось, силой двадцати самых сильных людей на пристани.
Ливия вышла вперед.
— Чего вы хотите, сеньор?
Пришелец отпустил Гуму и вошел в комнату, слабо освещенную керосиновой лампой. Теперь Гума ясно видел что перед ним старик с длинными седыми усами, гигантского роста. Плащ его слегка распахнулся, и Ливия заметила, как сверкнул за поясом кинжал. Старик жадно осматривал дом в красноватом свете коптилки, удлиняющем тени:
— Значит, этот болван Франсиско живет здесь, так ведь? А ты кто такая? — Он тыкал пальцем в сторону Ливии.
Она намеревалась ответить, но Гума встал между нею и гостем.
— Сначала скажите нам, кто вы!
— Ты сын Франсиско? До меня не доходило, что у него есть сын.
— Я его племянник, сын Фредерико. — Гума уже раскаивался, что ответил.
Старик взглянул на него с испугом, почти с ужасом.
— Фредерико?
Взглянул на Ливию, потом снова на Гуму.
— Это твоя жена?
Гума кивком головы подтвердил. Старик остановил взгляд на животе Ливии, потом снова уставился на Гуму:
— Твой отец никогда не был женат…
У него были белые-белые волосы, и казалось, его пробирал холод, даже в плаще. Несмотря на все, что он наговорил, Гума не чувствовал себя оскорбленным.
— Твой отец умер давно, так ведь?
— Давно, да.
— Только Франсиско не умер, так?
Он взглянул на пламя коптилки, повернулся к Гуме.
— Ты не знаешь, кто я? Франсиско никогда не рассказывал?
— Нет.
Старик спросил Ливию:
— У тебя есть водка, а? Выпьем глоток за возвращение вашего родственника.
Ливия пошла за водкой, но в ту же секунду вернулась, услыхав за окном вскрик старого Франсиско, подошедшего незаметно и заглянувшего в окошко узнать, кто у них в гостях.
— Леонсио.
Франсиско быстро вошел в дом. Ливия принесла графин и стаканы и стояла, не понимая ничего. Франсиско все еще не верил:
— Я думал, ты умер. Столько времени прошло…
Гума сказал:
— Так кто ж это в конце концов?
Старый Франсиско ответил тихо, как по секрету, у него был такой вид, словно он только что пробежал несколько миль:
— Это твой дядя. Мой брат.
