В управлении полиции
Мы захотели побеседовать с Педро Пулей, но он отказался говорить. Допрос, целью которого было выяснить местонахождение шайки, ни к чему не привел. Он назвал только свое имя и кличку, а также сообщил, что является сыном известного смутьяна, убитого во время знаменитой портовой стачки в 191... году, и что у него нет ни родных, ни близких. Его спутница Дора — дочь прачки, скончавшейся от оспы в эту страшную эпидемию, опустошившую наш город. Несмотря на то что эта девочка попала в шайку только четыре месяца назад, она уже успела принять участие во многих налетах. Судя по ее тону, она очень гордится этим.
Жених и невеста
Дора заявила, что она — невеста Педро Пули и что они собираются обвенчаться. Это неискушенное существо, больше достойное жалости, чем наказания, говорит о своем женихе с трогательной и наивной восторженностью. Ей всего четырнадцать лет, Педро потел семнадцатый. Девочка отправлена в сиротский приют, где, без сомнения, скоро забудет и свою романтическую влюбленность, и преступную деятельность. Что же касается Педро Пули, то он будет переведен в исправительную колонию для несовершеннолетних правонарушителей, как только сообщит, где скрывается его шайка. Полиция надеется сегодня же получить признание.
Слово директору исправительной колонии
Директор Баиянской исправительной колонии — давний друг нашей газеты. Напечатанная в ней статья разоблачила клеветнические измышления, которые могли бросить тень на доброе имя колонии и опорочить ее руководителя. Сейчас он находится в полиции, чтоб увезти с собой Педро Пулю, когда с того будет снят допрос.
Вот что ответил нам директор:
— Он возродится к новой жизни, обещаю! Наша колония так и называется — исправительная. Вот мы его и исправим, — и предваряя наши невысказанные опасения, улыбнулся: — Убежит? От меня так просто не убежать. Даю вам слово, что это ему не удастся.
Профессор прочел все это вслух.
— Он уже в колонии, — сказал Безногий. — Я видел, как его вывели из управления.
— Мы его вызволим, — твердо сказал Профессор. — До его прихода ты, Безногий, будешь у нас атаманом.
Большой Жоан протянул руки к «капитанам»:
— Ребята, место Педро займет пока Безногий. Поняли?
— Он остался, чтобы дать нам смыться. Теперь мы должны помочь смыться ему. Верно?
Все согласились единодушно.
Педро представлял, что его ждет в этой комнате. Вместе с ним туда вошли двое полицейских, следователь и директор исправительной колонии. Дверь заперли. Потом он услышал издевательский голос следователя:
— Репортеров тут нет, щенок. Тебе придется отвечать на вопросы, хочешь ты этого или нет.
— Сейчас все скажет… — засмеялся директор колонии.
— Ну, так где вы ночуете? — спросил следователь.
Педро взглянул на него с ненавистью:
— Ждете, что расколюсь?
— Вот именно.
— Долго ждать придется!
И отвернулся от них. По знаку следователя солдаты одновременно вытянули Педро хлыстами, а сам он подскочил и ударил его ногой в лицо. Педро упал, покатился по полу. Выругался.
— Ну что, не надумал? — спросил следователь. — Это ведь только для затравки… Скажешь?
— Нет! — крикнул Педро.
Тогда они взялись за него всерьез. Удары хлыста, пинки и оплеухи сыпались со всех сторон. Директор тоже поднялся и так двинул Педро ногой, что тот отлетел в угол и встать уже не смог. Полицейские поигрывали хлыстами. Педро увидел перед собой лица Профессора, Вертуна, Большого Жоана, Безногого, Кота. Все они зависят от него, их свобода — в его руках. Он их вожак, и он не предаст их. Сегодня, когда на улице Сан-Бенто всех повязали, он все-таки помог им уйти, хоть его и держали за руки. Он почувствовал гордость. Ничего он не скажет, а из колонии убежит и Дору спасет. И отомстит… Страшно отомстит…
Он кричит от боли, но ни единого слова выжать из него так и не удается. Тьма застилает ему глаза, боль исчезает. Солдаты продолжают хлестать его, следователь осыпает ударами, но Педро ничего больше не чувствует.
— Все. Отрубился, — проворчал следователь.
— Давайте я им займусь, — предложил директор. — Возьму его к себе. У меня он в два счета заговорит, ручаюсь. А я дам вам знать.
Тот согласился. Директор колонии пообещал прислать завтра за арестованным и ушел.
Когда на рассвете Педро очнулся, он услышал, как печально поют в камере заключенные, — поют о солнце, освещающем улицы, о том, как прекрасна свобода.
Утром за ним пришел надзиратель Ранулфо и отвел его в колонию. Все тело у Педро ныло от побоев, но на душе было легко: он ничего не сказал, никого не выдал. Он снова вспомнил песню, услышанную на заре: лучше свободы ничего нет на свете, говорилось в ней, на улицах играет солнце, а в камерах — вечная тьма, потому что там нет свободы. Свобода! Старый грузчик Жоан де Адан, который ходит по залитым ярким солнцем улицам, тоже говорил о ней, — говорил, что не из-за одного только жалованья устраивал он и будет устраивать впредь забастовки, — он боролся за свободу, которой так мало у докеров. За эту свободу сложил голову отец Педро. За свободу его товарищей так избили вчера в полиции его самого. Тело ноет, колени подгибаются, а в ушах все звучит песня арестантов. Там, за стенами тюрьмы, — солнце, жизнь, свобода… В окно Педро видит солнце, видит широкую улицу, убегающую вдаль от тяжелых ворот колонии. Здесь — темно как в погребе, куда никогда не заглядывает солнце. Там — свобода и жизнь. И месть, — добавляет он про себя.
Входит директор. Надзиратель Ранулфо вытягивается перед ним, показывает на Педро. Директор с улыбкой потирает руки, усаживается за огромный письменный стол. Окидывает мальчика долгим взглядом.
— Наконец-то… Давно мы тебя поджидаем, верно, Ранулфо?
Педель согласно кивает.
— Знаешь, кто это? Главарь пресловутых «капитанов»… Прирожденный преступник — достаточно только взглянуть на него. Ты, правда, не читал Ломброзо, а то сразу бы понял, о чем я толкую. Он с рождения отмечен печатью порока… Мальчишка, а на лице уже шрам. А глаза-то какие… Дорогому гостю — и почет особый.
Педро глядит на него, глаза его налиты кровью. Он измучен, ему до смерти хочется спать.
— Отвести его к остальным? — отваживается спросить Ранулфо.
— Что? К остальным? Нет. Для начала — в карцер. Там он поскорее поймет, куда попал, и станет сговорчивей.
Надзиратель ведет Педро к двери. Директор произносит вслед:
— Режим номер три.
— На воду и фасоль, значит… — бормочет про себя надзиратель. Потом оглядывает Педро, качает головой: — На таких харчах не больно-то разжиреешь…
Там, за стенами, — свобода и солнце. Тюрьма, арестанты, побои заставили Педро понять, что лучше свободы ничего нет на свете. Теперь он знает, что отец его погиб не за то, чтобы о нем рассказывали на рынке, на пристани, в тавернах, — он отдал жизнь за свободу. Свобода — как солнце. Могущественней и лучше ее ничего нет на свете.
