Бледный и худой Жозуэ встал, шелковым платком, подарком Глории, вытер со лба несуществующий пот (кстати, Глория одела его с головы до ног, даже брильянтин и гуталин он покупал на ее деньги), и произнес пышную речь, назвав журналиста из Рио «блистательным талантом нового поколения, поколения антропофагов и футуристов». Жозуэ превознес докладчика и попутно обрушился на лицемерие, которое господствует в устаревшей литературе и в обществе Ильеуса. Литература существует для того, чтобы воспевать радости и наслаждения жизни, прекрасное женское тело. В ней нет места ханжеству. Он воспользовался случаем и прочел поэму, на которую его вдохновила Глория, — это был верх безнравственности… Глория аплодировала ему, сияя от гордости. Супруга Алфредо хотела уйти, однако не сделала этого, и потому только, что Жозуэ уже кончил свою речь, а ей хотелось еще послушать приехавшего литератора. Его, правда, никто не понял, но зато он не говорил непристойностей.
Впрочем, вольности Жозуэ уже мало кого шокировали — настолько изменился Ильеус, «потерявший умеренность, простоту и чистоту прежних времен, рай для женщин легкого поведения и дурных нравов», как выражался в своих речах доктор Маурисио, кандидат в префекты, намеревавшийся возродить строгую мораль.
Стоило ли возмущаться появлением Глории на литературном вечере, если в это же самое время распространилось и подтвердилось скандальное известие о бегстве Малвины? На пароходах из Баии прибывали студенты. Не приехала только Малвина, воспитанница школы монашеского ордена Мерее. Сначала думали, что Мелк Таварес решил усугубить наказание и лишил ее каникул.
Правда открылась, лишь когда Мелк вдруг отправился в Баию и вернулся, как и уезжал, один, мрачный и постаревший лет на десять. Малвина исчезла бесследно, воспользовавшись суматохой, царившей в школе перед каникулами. Мелк обратился в полицию, но в Баие Малвины не оказалось. Он связался с Рио, там ее тоже не нашли. Все сошлись на том, что она сбежала к Ромуло Виейре, инженеру, обследовавшему бухту. Ничем другим нельзя было объяснить ее бегства, давшего болтливым старым девам такую пищу для пересудов. Даже Жоан Фулженсио думал так и обрадовался, узнав, что инженер, вызванный в полицию Рио, доказал, что ничего не знает о Малвине, что не имел никаких вестей от девушки после своего возвращения из Ильеуса. Он ничего о ней не знал и не хотел знать. Тайна Малвины стала совершенно непроницаемой, никто не понимал, в чем дело, впрочем, предсказывали, что беглянка скоро раскается и вернется.
Но Жоан Фулженсио не верил ни в возвращение девушки, ни в то, что она попросит прощения у отца.
— Малвина не вернется, я в этом уверен. Она далеко пойдет. Знает, что делает.
Много месяцев спустя, уже на следующий год, в самый разгар уборки урожая, пришло известие, что она работает в Сан-Пауло, в какой-то конторе, учится по вечерам и живет одна. Мать, не выходившая из дому после бегства дочери, ожила. Мелк ничего не хотел о ней слышать:
— У меня нет больше дочери!
Но судьба Малвины стала известна много времени спустя. А в конце того года ее имя приобрело скандальную известность, ее всюду приводили как пример безнравственности, она вдохновляла адвоката Маурисио на гневные речи во время подготовки к выборам.
Выборы должны были состояться в мае, но уже сейчас адвокат пользовался каждым удобным случаем, чтобы призвать ильеусцев возродить былое благочестие. Однако немногие, казалось, были склонны к этому, так как новые нравы проникали всюду, даже в приличные семьи, к тому же этому способствовал приезд студентов на каникулы. Все студенты были сторонниками капитана. Они даже устроили обед в честь «будущего префекта (как его приветствовал студент третьего курса юридического факультета Эстеван Рибейро, сын полковника Кориолано, хотя сам полковник принадлежал к сторонникам Рамиро Бастоса), префекта, который избавит Ильеус от невежества, отсталости и косных провинциальных нравов и который будет проводником прогресса, освещающего столицу какао ярким лучом культуры». Еще решительнее оказался сын Амансио Леала, он постоянно вступал в бесконечные споры с отцом:
— Другого выхода нет, отец, вы должны это понять. Крестный Рамиро — это прошлое, Мундиньо Фалкан — будущее. — Он изучал в Сан-Пауло инженерное дело и говорил только о дорогах, машинах и прогрессе. — Вы правы, что остаетесь с ним. Вас связывает дружба, и хотя это сентиментально, я вас уважаю. Но следовать за вами не могу. Вы также должны понять меня.
Он завязал знакомство с инженерами и техниками, работавшими в бухте, и в скафандре опускался на дно канала.
Амансио слушал, приводил свои доводы, но всегда оказывался побежденным. Он гордился сыном, очень способным студентом, получавшим на экзаменах отличные отметки.
— Как знать, может быть, ты и прав, времена теперь другие. Да ведь мы начинали с кумом Рамиро. Тебя тогда еще на свете не было. Я был в то время юнцом, а он — уже крупным землевладельцем. Мы вместе узнали опасность, вместе проливали кровь, вместе богатели. Я не оставлю его теперь, когда ему так туго приходится. Он одной ногой уже стоит в могиле.
— Вы правы. Но прав и я. Я люблю крестного, но, если мне придется голосовать, за него я свой голос не отдам.
Амансио любил эти ранние утренние часы, когда он собирался идти на рыбный рынок, а его Берто возвращался с ночной пирушки и они заводили беседу.
Амансио был очень привязан к своему старшему сыну, такому прилежному, и всегда пользовался случаем, чтобы предупредить его или дать совет:
— Ты спутался с женой Флоренсио (это был пожилой полковник, женившийся в Баие на пылкой молодой девушке с огромными мечтательными глазами, происходившей из сирийской семьи) и по ночам пробираешься к ней через черный ход. Но ведь в Ильеусе все кабаре полны женщин. Неужели тебе их мало? Зачем ты связываешься с замужней? Флоренсио не из тех, кому можно безнаказанно наставлять рога, и если он узнает… А мне бы не хотелось посылать с тобой наемника. Кончи эту историю, Берто. Ты заставляешь меня волноваться. — Амансио усмехнулся про себя: ловкач все-таки его сын, наставляет рога бедному Флоренсио.
— Я не виноват, отец. Она так заигрывала со мной, а я не каменный. Но не беспокойтесь, на праздники она уедет в Баию. И вообще, когда наконец исчезнет этот обычай убивать неверную жену? Нигде ничего подобного я не видел! Стоит человеку выйти из дому в четыре утра, как тут же открываются все окна и за ним начинают подглядывать.
Амансио Леал смотрел на сына своим единственным глазом, в котором светилась нежность:
— Эх ты, оппозиционер…
Неизменно каждый день Амансио посещал Рамиро.
Старик организовывал предвыборную кампанию, опираясь на него, на Мелка, Кориолано и на некоторых других. Алфредо, воспользовавшись каникулами в палате, ездил по провинции и встречался с избирателями. От Тонико не было никакого толку, он думал лишь о женщинах. Амансио слушал, что говорит Рамиро, старался сообщать ему приятные новости, а иной раз даже шел на обман. Он знал, что выборы уже проиграны. Чтобы удержаться у власти, Рамиро пришлось бы обратиться к помощи правительства и добиться, чтобы полномочия победивших противников не были признаны. Но он и слышать не хотел об этом. Он считал свой авторитет непоколебимым и утверждал, что народ будет голосовать за него. В доказательство он приводил поступок жены Насиба, которая явилась к нему поздно вечером, бросив вызов всему городу, чтобы спасти его и Мелка. Благодаря ей они не оказались замешанными в дело покушения на Аристотелеса, что наверняка случилось бы, если бы наемники схватили негра. Это было бы особенно неприятно, поскольку трибунал вынес возмутительное решение, назначив для ведения процесса специального прокурора.
