и подвластны мои платья,
и духи мои подвластны,
и подвластно время сна,
и желание подвластно,
и подвластно мое тело,
сердце и душа моя.
Вправе он пронзить мне грудь,
вправе только плакать я.
Сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Увезите же меня
поскорей куда-нибудь!
Не хочу я мужа чтить,
а хочу его любить!
Нищ, богат, урод, красавец,
хоть мулат — мне все равно!
Не хочу я быть рабыней.
Увезите же меня
поскорей куда-нибудь!
Сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Я уеду в дальний путь
хоть вдвоем, хоть в одиночку,
проклянут, благословят ли
я уеду в дальний путь.
Я уеду, чтоб влюбиться,
в дальний путь уеду я,
я уеду, чтоб трудиться,
в дальний путь уеду я,
за свободой в дальний путь
навсегда уеду я.
Спи, красавица моя,
и во сне счастливой будь.
Гаьпиэла с цветком
На клумбах площадей Ильеуса расцветали цветы: розы, хризантемы, георгины, маргаритки, ноготки. На зеленых лужайках, как красные брызги, пылали лепестки цветка «Одиннадцать часов». В лесной чаше, в зоне Мальядо, во влажных рощах Уньана и Конкисты цвели сказочные орхидеи. Но не аромат цветов и не свежий запах зеленых садов и лесов господствовал в городе. В Ильеусе пахло сухими зернами какао.
Этот запах, исходивший от складов, где производилась упаковка какао, от порта и от помещений экспортных фирм, был так силен, что у приезжих от него кружилась голова, однако жители города к нему привыкли и не замечали его вовсе. Запах какао плыл над городом, над рекою, над морем.
На плантациях созревали плоды какао, и в пейзаже начал преобладать желтый цвет всех тонов и оттенков, даже воздух стал золотистым. Приближался сбор урожая, невиданно богатого и обильного.
Габриэла приготовила огромный поднос со сладостями и другой — еще больше — с акараже, абара, пирожками с треской, запеканками. Негритенок Туиска, посасывая окурок, сообщил ей, о чем говорят в баре и о тех мелких событиях, которые особенно его заинтересовали: о том, что у Мундиньо Фалкана десять пар ботинок, о футбольных матчах на пляже, о краже в мануфактурной лавке и о скором прибытии «Большого балканского цирка» со слоном, жирафом, верблюдом, львами и тиграми. Габриэла слушала его с улыбкой, цирк тоже заинтересовал ее:
— Правда приезжает?
— Уже повсюду развешаны объявления.
— Как-то и к нам приезжал цирк. Мы с теткой ходили смотреть. Показывали человека, который глотал огонь.
У Туиски были свои планы: как только цирк приедет, он отправится сопровождать клоуна, когда тот будет разъезжать по городу верхом на верблюде. Всякий раз, когда бродячий цирк поднимал свой шатер на пустыре рыбного рынка, повторялось одно и то же.
Клоун спрашивал:
— Кто паяц? Ответ короток.
Ребята отвечали хором:
— Он гроза для всех красоток.
За различные услуги клоун мелом делал Туиске пометку на лбу, и его бесплатно пускали на вечернее представление. А если негритенок помогал униформистам в подготовке манежа, он становился в цирке своим человеком и на время забрасывал ящик с гуталином и щетками.
— Однажды меня хотели забрать с собой. Сам директор звал…
— Униформистом?
Туиска чуть не обиделся:
— Нет. Артистом.
— А что ты должен был делать?
Черное личико Туиски просияло:
— Помогать в номере с обезьянами. И еще танцевать… Я не пошел только из-за матери… — У негритянки Раймунды разыгрался ревматизм, и она не могла больше стирать чужое белье, поэтому на жизнь зарабатывали сыновья Фило, шофер автобуса, и Туиска, мастер на все руки.
— Разве ты умеешь танцевать?
— А ты не видела? Хочешь, покажу?
И Туиска принялся танцевать; он прямо создан был для танца: ноги сами выделывали на, тело легко и свободно двигалось, ладони отхлопывали ритм. Габриэла смотрела на Туиску, она тоже любила танцевать и не удержалась. Бросила подносы и кастрюли, закуски и сладости, подхватила рукой юбку и закружилась в танце. Теперь на освещенном солнцем дворе плясали двое негритенок и мулатка. Они забыли обо всем на свете. Вдруг Туиска остановился, продолжая барабанить по перевернутой пустой кастрюле. Габриэла кружилась, юбка ее развевалась, руки ритмично двигались, тело покачивалось, бедра вздрагивали, лицо сияло…
— Боже мой, а подносы…
Они быстро собрали все — и сладости и закуски, Туиска водрузил подносы на голову и вышел, насвистывая мелодию танца. Ноги Габриэлы продолжали притопывать, она так любила танцы, но на кухне что-то зашипело, и она бросилась туда.
Когда Габриэла услышала, что Разиня Шико пришел завтракать, у нее уже все было готово, она взяла судки, сунула ноги в туфли и направилась к выходу.
Габриэла пошла отнести Насибу еду и помочь в баре, пока Шико завтракал. Однако, дойдя до порога, она дернулась, сорвала с клумбы розу и воткнула ее в волосы над ухом, бархатные лепестки нежно коснулись щеки девушки.
Этой моде ее научил сапожник Фелипе, который отчаянно сквернословил, когда проклинал священников, и превращался в благородного испанского дворянина, когда беседовал с дамой. «Самая изящная мода на свете», заявил он.
— Все сеньориты в Севилье носят в волосах красную розу.
Он много лет прожил в Ильеусе, подбивая подметки, но все еще говорил с акцентом и мешал испанские слова с португальскими. Раньше он появлялся в баре Иасиба очень редко. Много работал — починял седла и уздечки, мастерил плетки, прибивал подметки к ботинкам и сапогам, а в свободное время читал брошюры в красных обложках и спорил в «Папелариа Модело». Только по воскресеньям он появлялся в баре, чтобы сыграть партию в триктрак и шашки, и слыл опасным противником. Теперь он до завтрака, в час аперитива, бывал у Насиба ежедневно. Когда приходила Габриэла, испанец встряхивал непокорной седой шевелюрой и смеялся, показывая свои ослепительные, как у юноши, зубы:
— Salve la gracia, ole!
И щелкал пальцами, как кастаньетами.
Впрочем, и другие, ранее случайные, посетители сделались теперь завсегдатаями бара. «Везувий» процветал, как никогда прежде. Сладости и закуски Габриэлы с первых же дней прославились среди любителей аперитивов, многие из них перекочевали к Насибу из портовых баров, чем очень обеспокоился Плинио Араса, хозяин «Золотой водки». Ньо Гало, Тонико Бастос и капитан, которые по очереди завтракали с Насибом, повсюду рассказывали чудеса об искусстве Габриэлы. Ее акараже, ее жаркое из рубленого мяса с крабами, залитое яйцами и завернутое в банановые листья, острые пирожки с мясом были воспеты в прозе и в стихах; учитель Жозуэ посвятил этим кушаньям четверостишие, в котором рифмовал колбасы с кашасой и повариху с франтихой. Мундиньо Фалкан попросил у Иасиба Габриэлу на один день, когда устроил у себя обед в связи с тем, что через Ильеус проезжал на «Ите» один его приятель, сенатор от штата Алагоас.
