— Нельзя, Биэ. — Он снова погладил ее. — Поэт выступает не каждый день…
— И цирк тоже…
— Ты не можешь не пойти на вечер. И так меня уже спрашивают, почему ты никуда не ходишь. Все говорят, что это нехорошо.
— Но я же хочу ходить в бар, в цирк, гулять по улице.
— Ты хочешь бывать только там, где тебе нельзя бывать. Когда ты наконец поймешь, что ты моя жена, что мы с тобой поженились и что ты супруга солидного, обеспеченного коммерсанта? Что ты уже не…
— Ты рассердился, Насиб? Почему? Я же ничем не провинилась.
— Я хочу, чтобы ты была достойной сеньорой, принятой в высшем обществе. Хочу, чтобы все тебя уважали и относились к тебе как полагается. Пусть они забудут, что ты была кухаркой, что ходила босиком, пришла в Ильеус с беженцами, и что в баре к тебе относились непочтительно. Понятно?
— Я не привыкла ко всему этому. Это общество такую тоску на меня нагоняет. Что ж я могу поделать?
Кто родился медяком, золотым не станет.
— Будешь учиться. А ты думаешь, кто эти намазанные сеньоры? Работницы с плантаций. Просто они кое-чему научились.
Наступила тишина, сон снова начал овладевать Насибом, рука его покоилась на теле Габриэлы.
— Позволь мне пойти в цирк, Насиб. Только завтра…
— Не пойдешь, я уже сказал. Будешь со мной на вечере, и хватит разговоров.
Он повернулся спиною к Габриэле и натянул на себя простыню. Ему не хватало ее тепла, он привык спать, положив ногу ей на бедро. Но он должен был показать ей, что рассержен ее упрямством. До каких пор Габриэла будет уклоняться от участия в жизни общества? Когда она начнет вести себя как подобает порядочной женщине, его жене? В конце концов, он не какой-нибудь бедняк, он сеньор Насиб А. Саад, с которым считаются на бирже, хозяин лучшего в городе бара, секретарь Коммерческой ассоциации, у него счет в банке, все влиятельные люди Ильеуса — его друзья.
Последнее время поговаривали даже об его избрании в правление клуба «Прогресс». А Габриэла сидит дома, но если и выходит, то лишь в кино с доной Арминдой или на воскресную прогулку с ним, словно ничего не изменилось в ее жизни, словно она все та же Габриэла без роду и племени, которую он нашел на невольничьем рынке, словно она не стала сеньорой Саад.
После долгой борьбы Насибу все же удалось убедить ее не являться с судками в бар, — она даже плакала. Но еще труднее было заставить Габриэлу носить обувь.
Насиб просил ее не говорить громко в кинотеатре, не афишировать свою дружбу со служанками, не пересмеиваться, как прежде, с посетителями бара, не вкалывать розу в волосы, когда они выходят погулять! А теперь она не хочет идти на литературный вечер из-за какого-то поганого цирка…
Габриэла сжалась в комочек. Почему Насиб вспылил? Он рассердился, повернулся к ней спиной и даже не коснулся ее. Габриэле не хватало привычной тяжести его ноги на бедре. И привычных ласк, и привычной светлой радости. А может, он рассердился на Туиску за то, что тот нанялся артистом, не посоветовавшись с ним? Туиска был неотъемлемой частью бара, там у него стоял ящик со щетками и гуталином, он помогал Насибу в дни большого наплыва посетителей. Нет, Насиб рассердился не на Туиску, а на нее. Он не хотел, чтобы она пошла в цирк, но почему? Он хочет повести ее в большой зал префектуры слушать поэта. А это не по ней! В цирк она могла бы пойти в старых туфлях, в которых так свободно ее растопыренным пальцам.
А в префектуру нужно надевать шелковое платье, надевать новые, тесные туфли. Там соберется вся знать Ильеуса, все эти женщины, которые смотрят на нее свысока и смеются над ней. Нет, она не хочет идти туда. И почему Насиб так настаивает? Он не пожелал, чтобы она ходила в бар, а ей так там нравилось… Он ее ревновал, но это же смешно… Она перестала туда ходить, исполнила его каприз и, боясь его обидеть, держалась скромно. Но зачем заставлять ее делать то, к чему у нее не лежит душа, то, что ей противно? Этого она не могла понять. Насиб хороший, кто же в этом сомневается? Кто это отрицает? Но почему он рассердился и отвернулся от нее, когда она попросилась пойти в цирк? Он сказал, что она теперь сеньора, сеньора Саад. Но она не сеньора, она Габриэла. И высшее общество ей не нравится. Вот молодые люди из высшего общества — другое дело… Но и они ей не нравились, когда собирались по какому-нибудь важному делу. Тогда они были такие серьезные, не шутили с ней, не улыбались. Ей нравится цирк — в мире нет ничего лучше цирка. А тем более если в представлении участвует Туиска… Она просто умрет с горя, если не увидит его на манеже… Прямо хоть убежать тайком.
Беспокойно ворочаясь во сне, Насиб положил ногу на бедро Габриэлы и сразу успокоился. Она почувствовала привычную тяжесть и не захотела его обидеть.
На следующий день, уходя в бар, Насиб предупредил Габриэлу:
— После аперитива я приду домой пообедать и приготовиться к вечеру. Я хочу, чтобы ты пошла туда нарядная, в красивом платье, чтобы все женщины тебе завидовали.
Да, поэтому он и покупал ей без конца шелковые платья, туфли, шляпы, даже перчатки. Он дарил ей кольца, ожерелья из настоящих драгоценных камней, браслеты. Он не жалел денег, он хотел, чтобы она была одета как самые богатые сеньоры, будто это сотрет ее прошлое, скроет ожоги, полученные у кухонной плиты, и манеры простой служанки. Платья Габриэлы висели в шкафу, а она расхаживала По дому в ситцевом халатике, в шлепанцах или босая, готовила, убирала или сидела с котом. Что толку, что он нанял двух служанок? Горничную Габриэла прогнала, на что ей горничная? Правда, она согласилась отдавать белье в стирку Раймунде, матери Туиски, но и то лишь ради того, чтобы дать ей заработать. Да и девочке на кухне нечего было делать.
Габриэла не хотела обидеть Насиба. Вечер в префектуре был назначен на восемь часов, и начало представления в цирке тоже в восемь. Дома Арминда сказала, что такие вечера длятся обычно не больше часа, а Туиска выступал во второй половине программы.
Жалко, конечно, было пропустить первую — клоуна, номер на трапеции, девушку на проволоке. Но она не хотела обижать мужа, не хотела его сердить.
Под руку с Насибом, нарядная, как принцесса, в голубом свадебном платье, в тесных туфлях, она прошла по улицам Ильеуса и неловко поднялась по лестнице префектуры. Араб остановился поздороваться с друзьями и знакомыми, дамы оглядывали Габриэлу с ног до головы, перешептывались и улыбались. Она чувствовала себя неловко, была смущена и напугана.
В актовом зале было много мужчин, они стояли, а в глубине помещения сидели дамы. Насиб отвел Габриэлу во второй ряд, усадил ее и отошел в сторону, где стоя беседовали Тонико, Ньо Гало и Ари. Габриэла сидела, не зная что делать. Рядом с ней находилась жена доктора Демосфенеса, чванная особа с лорнетом и в мехах, — в такую-то жару! — она бросила на Габриэлу быстрый взгляд, отвернулась и завязала разговор с женой прокурора. Габриэла принялась рассматривать зал, он был очень красивый, даже глаза заболели. Потом она повернулась к жене врача и спросила:
