— Настоящий роман…
Когда Манека Дантас, ездивший сообщить новость полковнику Орасио, вернулся в Ильеус из фазенды своего друга, его буквально атаковали на улицах. Он должен был раз сто повторить свой рассказ во всех барах и на всех перекрестках. К этому рассказу прибавляли всё новые и новые подробности и вскоре уже описывали, как Орасио угрожал всему свету и клялся, что прикажет убить Сильвейринью. Последний счёл за лучшее уехать в Баию, пока дело будет слушаться в суде. И хотя начальный процесс и тот, что последовал за ним, были долгими и дело окончательно решилось только через несколько лет, и хотя много других скандальных событий разразилось в Ильеусе в период повышения цен, всё же интерес к борьбе между Орасио и Сильвейриньей не ослабел в течение всего этого времени. Может быть, имя Орасио, ставшее почти легендарным в зоне какао, создало вокруг процесса эту атмосферу взволнованного любопытства. А может быть, интерес к процессу объяснялся тем, что он красноречивее, чем любой другой факт, говорил об обострении борьбы между владельцами фазенд и экспортерами какао. Ведь все знали, что за спиной Сильвейриньи стоят Шварц и его фирма. Что это немец дал денег на веденье дела в первой инстанции.
Манека Дантас, как только услыхал новость, сразу поехал к Орасио. Он понимал, что всё это значило для Орасио, который так горячо любил свои земли и которому легче было бы умереть, чем увидеть их разделенными. Он ехал с таким чувством, какое бывает у человека, собирающегося сообщить жене о внезапной кончине мужа. Перед отъездом он спросил сына, законны ли требования Сильвейриньи. Руи был настроен пессимистически:
— Пропащее дело, отец. Сильвейринья прав, и пусть полковник лучше не ерепенится… Если он захочет спорить и затеет длинную тяжбу, то только потеряет на этом кучу денег…
Но Манека Дантас хорошо знал Орасио да Сильвейра, «больно близко знал», как он любил говорить. И он возразил сыну:
— Кум Орасио не позволит делить свои плантации… Я его знаю, — и разразился угрозами по адресу Сильвейриньи.
— Ну, что ты, отец, — сказал Руи, — те времена, когда все споры разрешались путем оружия, уже прошли… Так было давным-давно…
Манека Дантас проворчал, что эти старые времена были лучше нынешних: тогда сын не поднимал руку на отца. Теперь чего только не увидишь! Сын против отца… Прямо конец света! Старику было больно за друга. Он видел, как Орасио боролся за эту землю с оружием в руках, он сам помогал ему, они вместе пробирались сквозь непроходимые чащи, вырубали дебри. И всё для чего? Он смотрел на Руи, словно и тот был виноват, словно его сын тоже хотел разделить его земли. Руи только пожал плечами в ответ на грозную речь отца.
— Я здесь совсем ни при чём. Я вовсе и не дружу с Сильвейриньей. Но сказать, что он не имеет прав на раздел, — этого я не могу. Это же в законах записано, отец!
Манека Дантас смягчился. Он любил сына больше всего на свете, мечтал, что Руи сделается блестящим адвокатом, поднимется вверх по политической лестнице. И ему было больно видеть, что карьера сына не удалась, что он возится с женщинами, тратит деньги, лишь изредка выступая в каком-нибудь мелком судебном деле; но всё-таки это был его сын, тот, на кого он возлагал все свои надежды. И неплохой сын, он не способен поднять руку на своего отца. Манека Дантас улыбнулся Руи, надел высокие сапоги и пошёл ждать автобус, отходящий в Итабуну.
Орасио был, как всегда, на веранде. Он сидел на скамье, положив ногу на перекладину перил, упершись подбородком в колено, и старался различить шум дневных работ вокруг. Здесь и произошел его разговор с Манекой, а неподалеку от веранды люди собирали плоды с отягченных деревьев плантаций. Какао тогда подымалось в цене всё выше и выше. Орасио казался необычно оживленным.
— Как цены-то растут, кум! Как растут, а?..
Манека Дантас рассказал о случившемся. Орасио слушал молча, глядя почти уже невидящими глазами перед собой, туда, где, как он знал, должны были находиться плантации, которые он много лет тому назад насадил. Вошла Фелисия, принесла водку для полковника Манеки и кофе для хозяина. Орасио медленно помешивал кофе, слушая рассказ друга. Голос Манеки Дантаса звучал монотонно, когда он рассказывал о процессе и передавал соображения Руи.
Потом наступила тишина. Оба старика молчали. «Какао — хороший плод…» — пел работник, сбивая с деревьев жёлтые плоды. Наконец Орасио заговорил, и голос его, дрожащий старческий голос, звучал всё громче и громче, полный гнева:
— Ты только подумай, кум Манека! Я уж стар, скоро мне помирать. Недалек уж мой день, я уж теперь протяну недолго. Всю жизнь я сражался за землю, ты-то хорошо знаешь, ты сражался рядом со мной. Ты и Браз, вы должны помнить, трудные были времена… Я уничтожил Бадаро, я всё это сам тут создал, все эти огромные плантации…
Он замолк на мгновенье и продолжал:
— А она-то что сделала?
«Почему он никогда не произносит имени доны Эстер?» — подумал Манека Дантас. Он знал, что Орасио ненавидел сейчас покойную жену даже больше, чем Сильвейринью.
— Какое она имеет право на эту землю? Скажи мне, кум, какое право? Твой сын говорит, что мой сын требует законно, имеет, мол, право. Но скажи мне, кум: в чём её-то права? Какие она деревья посадила, какие чащи вырубила, в каких врагов стреляла? В чём её права? Она только и сделала, что мне рога наставила, а помочь так ни в чём не помогла. Она не посылала людей сажать какао и выжигать лес. Она все только хныкала в углу да на жизнь жаловалась. Я сражался, рисковал жизнью, ты это так же хорошо помнишь, как и я, а она с другим валялась… А теперь говорят, что я должен разделить мои земли и отдать её часть. Какую часть, кум Манека Дантас? Покажи мне плантацию, которую она насадила, участок леса, который она вырубила! Покажи мне — и я отдам. Ты находишь, что все это справедливо, кум?
Манека Дантас находил, что все это несправедливо.
— Но всё дело в законе, кум. Закон есть закон, и мальчишка выиграет. Опись должна была быть произведена уже давно…
Орасио поднял тусклые глаза, стараясь разглядеть лицо Манеки Дантаса.
— Что касается закона, кум, то я его никогда не уважал… Ты сам знаешь. Или они думают, что я уже ни на что не годен? Вот что я тебе скажу, кум: пока я жив, никто мои земли не разделит. Ни судья, ни адвокат. Потому что я не позволю…
Манека Дантас пытался объяснить Орасио, что по закону он обязан произвести опись, но полковник ни о каких правах и законах и слышать не хотел. Для него права и законы, судьи и адвокаты были всегда чем-то подчиненным его воле, чем-то созданным только для того, чтобы служить ему.
— Да времена-то теперь другие, кум…
— Другие времена? Но я-то не изменился, кум Манека. Предоставь это дело мне…
Это было то же непоколебимое упорство, та же сила, что когда-то так покоряла Манеку Дантаса. Если Орасио сказал, значит, так и будет.
Наступило долгое молчание. Потом Орасио спросил:
— Где он достал денег, чтоб платить адвокату?
