Он замолчал. Люди слушали внимательно. Жоаким заговорил снова:
— Когда я пришёл, каждый из вас доедал те крохи, которые ещё оставались у него, — у одних больше, у других меньше. Что я сделал? Я собрал всю пищу, какая оставалась, и стал распределять среди всех. Теперь легче. Ведь верно? Разве неправда то, что я говорю?
Все закивали головами. Кто-то сказал:
— Ладно говорит…
Роман поднял глаза и перестал чертить ножом по земле:
— А когда вяленое мясо и мука кончатся?
— Мы все объединимся… Все безработные встретятся на пути в Итабуну… До тех пор будем есть что достанем… А в Итабуне должны дать безработным пищу и решить, как быть с ними… Должны отправить каждого в родные края…
Роман спрятал нож.
— Ты верно говоришь, не обманываешь нас. Я хотел всё устроить только из-за жены да из-за ребят… — Он указал на них рукой. — Голодают вот… Но ты говоришь, в Итабуне…
Жоаким шагнул к нему:
— Ты — честный человек. Давай собирать еду, надо, чтоб женщины что-нибудь приготовили…
Они вместе принялись собирать среди безработных муку и вяленое мясо. У кого-то был припрятан кусок свиного сала, он не выдержал, отдал сало в общий котёл.
6
Полковники не желали отдавать свои земли без борьбы. Многие из них встречали новых хозяев выстрелами. Зачастую полиции приходилось силой выгонять их из фазенд. Полковник Тотоньо до Риашо Досе, человек шестидесяти с лишним лет, старый завоеватель земель, отнявший у леса всю зону Итапиры, в борьбе за которую он потерял один глаз и три пальца на руке, оказал отчаянное сопротивление полиции. Когда полиция, состоящая из наскоро нанятых бандитов, одетых в форму, вступила на порог помещичьего дома, он всё ещё отстреливался, хотя в теле его уже сидело три пули. Так никогда и не выяснилось, почему его оправдали на процессе, затеянном против него местными властями. К слепому глазу и искалеченной руке прибавилась простреленная нога. Он умер через несколько лет, без гроша за душой, продолжая до последней минуты проклинать экспортёров. Он не мог пройти мимо Карлоса Зуде, не плюнув в его сторону. Его фазенда была куплена фирмой «Зуде, брат и K°» за мизерную цену в семьсот конто. Его долг фирме составлял шестьсот двадцать конто. Но Тотоньо был ветераном игры в покер, и когда Карлос Зуде отнял его фазенду, он сказал семье, что над ним, Тотоньо, ещё никому не удавалось взять верх. Он всегда платил сторицей и на этот раз заплатит. Эта фраза всплыла на поверхность во время процесса.
Большинство, однако, решило бороться, сохраняя видимость законности, и стало прибегать к подлогам — в этой области полковники были мастера. Но экспортёры были начеку, они установили постоянную слежку за нотариальными конторами — они хорошо знали историю всех фазенд, перешедших в их руки. И всё-таки некоторым полковникам удалось спасти часть своих земель при помощи ловких подлогов и обмана законов.
Удалось это, например, Манеке Дантасу. Когда началось падение цен, он сразу понял, к чему оно приведёт. Его положение было хуже, чем у большинства других землевладельцев. Он тратил деньги не считая, на один особняк он угробил пятьсот конто. Он решил поговорить с Руи (сын только что оправился от припадка, начавшегося на митинге, и семья жила теперь в фазенде). После долгого разговора с сыном Манека отправился к своему старому другу Бразу. Он попросил его об услуге, и Браз согласился ему помочь. Уговорить Менезеса было нетрудно. Старый полковник, завоеватель земли, столько лет имевший большой вес в политике, знал о всех мошенничествах, проделывавшихся в своё время в конторе Менезеса, знал он и о подделке завещания Эстер.
— Я погибну, но я погублю и тебя… — сказал он Менезесу.
Ложная ипотека фазенд Манеки в пользу Браза была оформлена в конторе Менезеса. Когда Карлос Зуде пожелал вступить во владение землями Манеки, долг которого фирме достигал чудовищной суммы в тысячу сто конто, полковник был уже в безопасности. Предъявив ипотеку в пользу Браза, он предложил свои условия. Карлос Зуде задумался: Браз был немного больше, чем мелкий землевладелец, со своей земли он собирал урожай в две тысячи арроб, как мог он занять денег Манеке? Но полковник проделал всё по закону. Ипотека касалась лишь части фазенд. Манека Дантао знал, что если ему хоть что-нибудь удастся спасти, то и это будет хорошо. Начались долгие сложные переговоры между ним и Карлосом Зуде. Руи был сейчас в хорошем состоянии и успешно вёл дела. Манека предложил отдать особняк и часть плантаций, оцененных им в шестьсот конто. Но Карлос Зуде отказался от такой оценки, произведённой на основе повышенных цен, и решительно заявил, что особняк он не примет и даром. После долгих споров, когда Манека даже перестал кланяться Карлосу, они пришли к соглашению. Полковник отдал большую часть фазенды, у него осталась примерно четвёртая часть прежних земель. Оценка была произведена специалистами на основе пониженных цен. Особняк он продал некоторое время спустя старшему Раушнингу за сто двадцать конто. Он был теперь беден, денег едва хватало на жизнь, но всё же он находился в лучшем положении, чем многие другие. Если бы не совершенный им подлог, он бы всё потерял, даже особняк.
После ловкой проделки Манеки Дантаса экспортёры усилили слежку за нотариальными конторами, взяли на учет все фазенды, которые ещё не принадлежали им. Нотариусы были напуганы, многие из них открыто служили интересам экспортёров — подлоги со стороны полковников стали делом почти неосуществимым.
Манеке Дантасу удалось кое-что спасти, и другие полковники считали его счастливцем. Но он далеко не был счастлив. Кончился его мир, тот мир, о котором он мечтал еще юношей, когда вместе с Орасио бросился очертя голову завоевывать леса Секейро Гранде. Он мечтал, что сын его станет блестящим адвокатом, что семья его будет жить в богатстве и роскоши, что он, Манека, приобретет вес в политике, он мечтал о покое и всеобщем уважении. Теперь он был беден и жил в маленьком домишке на холме Конкиста, лучшие его земли перешли в чужие руки, и, что было хуже всего, сын его был наркоман, страдал внезапными припадками безумия. Врачи качали головой: «Он должен бросить наркотики, иначе он кончит в сумасшедшем доме». Старый полковник, не любил бывать в своей фазенде. Он должен был проезжать по землям, бывшим раньше его собственностью, проходить мимо дома, где он прожил больше тридцати лет, смотреть на плантации, баркасы и печи, корыта для промывки какао. На оставшихся у него землях всё было непрочным, сделанным наскоро: помещичий дом (немногим лучше, чем домики батраков), баркасы, печи, корыта. Во время раздела он сам выбрал эти земли. Здесь не было никакого оборудования, одни плантации, но это были земли Секейро Гранде, лучшие земли для разведения какао. И там было несколько недавно посаженных плантаций с молодыми деревьями. Однако он принял всё это в соображение совершенно машинально: у него не было больше ни честолюбия, ни надежд, ни планов. Зачем? Не всё ли равно теперь, лучшие или худшие будут у него земли?
Дома он смотрел на руки Руи, дрожащие, как у старика. Они были бледные и иссохшие, эти руки, и перстень адвоката сползал с костлявого пальца. У сына был рассеянный, мутный взгляд, он долго не протянет, думал Манека Дантас. И всё, чего он желал, — это умереть раньше сына.
