«Основные достоинства Жоржи Амаду как художника — богатство воображения, высокое мастерство повествования, оригинальный стиль, сочетающий в себе народный и литературный язык…»
[62]
— так в предисловии к «Старым морякам» охарактеризовал творчество автора этой книги, уже ставшего всемирно известным романистом, в 1961 году избранного в члены Бразильской академии литературы, видный писатель-коммунист Педро Мотта Лима. А за три десятка лет до этого он одним из первых оказал содействие безвестному тогда семнадцатилетнему баиянцу, добравшемуся до Рио-де-Жанейро, предложив ему сотрудничать в газете «А маньян». По суждению другого бразильского литератора, «дарование Амаду позволяет ему выступать и эпиком, и лириком… А за лиричнейшим Жоржи Амаду открываешь тень Максима Горького».
[63]
И сам Амаду свидетельствовал, что в числе мировых классиков «Толстой и Горький научили меня секретам романа и гуманизму».
[64]
Горьковские слова «Человек — это звучит гордо» поставлены им эпиграфом к «Пастырям ночи».
Гуманистическое отношение к людям помогло писателю создать полнокровные, жизненные художественные образы. Их так много, что почти неосуществимой кажется задача в данной статье остановиться на оценках всех более или менее значительных героев. Ведь по подсчетам Пауло Тавареса, исследователя творчества Амаду, лишь в романах последнего периода, начиная с «Габриэлы» (опять-таки не включая «Великую Западню: мрачный облик»), действует свыше двух тысяч представителей разных социальных слоев бразильского общества.
[65]
А коль скоро мы коснулись цифровых данных, то читателю романа «Дона Флор и два ее мужа», быть может, небезынтересно узнать, что из 304 персонажей книги выведены под своими именами 137 реальных лиц
[66]
— друзей и знакомых писателя, хотя бразильское издание этого произведения предварено авторским предупреждением: «Одно и то же — постоянно и монотонно — повторяется после публикации каждого нового романа автора: всякий раз находится некий комедиант (некая комедиантка), готовый влезть в шкуру того или иного персонажа и затеять громкий скандал на газетных колонках, сопутствуемый саморекламой, взрывами шутих и угрозами в адрес романиста — избить, отдать под суд, убить. Желая заранее предупредить такого рода деяния, автор извещает всех, что никто из живущих здесь, в данном произведении, не списан с натуры».
[67]
Предупреждение, вполне понятно, обращено к тем, кто между достаточно спорными либо негативными лицами, действующими в романе, обнаружит как в зеркале собственное отображение.
Был, впрочем, и такой случай: родственники некоей ильеусской горожанки пытались убить писателя Ж. Медауара, неосторожно высказавшего в печати предположение, что именно эта Лурдес Марон послужила прототипом для создания образа мулатки Габриэлы в одноименном романе Амаду. Совсем иное — личные друзья романиста, салвадорские поэты, художники, врачи, судьи, промышленники, журналисты, певцы, капоэйристы, профессора, «жрецы» кандомблэ, музыканты, кулинарши… — кого только не встретишь в книге «Дона Флор и два ее мужа»! Кстати, дона Норма, бывшая учительница и приятельница доны Флор, всегда ей помогавшая — в жизни Норма дос Гимараэнс Сампайо, — была ближайшим другом Зелии и Жоржи Амаду и незадолго до своей безвременной кончины сопровождала их в одной из поездок в Москву. Доне Норме, по словам писателя, «благороднейшему и человечнейшему созданию, память которой чтят все бедняки Баии»,
[68]
он посвятил прочувствованные строки в «Баие Всех Святых». На страницах той же книги среди азартных игроков, завсегдатаев салвадорского кабаре «Табарис», впервые промелькнул некий Гуляка (у автора — Вадиньо), рожденный, очевидно, творческим вымыслом, но обогащенный чертами типичного характера, взятыми из реальной действительности, он и в «Баие Всех Святых» фигурирует в компании, знакомой нам по роману, — с Мирандоном (в жизни — Жозе Родригес де Миранда Фильо), с негром Аригофом (он же Исайас Карвальо) и прочими.
В бывшем рыбацком селении Рио Вермельо, ныне вошедшем в городскую черту Салвадора, где развертываются кое-какие события романа «Дона Флор и два ее мужа», живет Жоржи Амаду. Здесь он, работая над своим романом, каждодневно видел перед собой тех, кого включил в произведение, превратив в литературных героев.
А если на улице Алагоиньяс, в Рио Вермельо, соседи или случайные прохожие встречают неторопливо идущего коренастого, полного и седого человека, все они — негры, мулаты, кабокло — тепло его приветствуют, уважительно к нему обращаясь: «доутор» (доктор) или «мэстре» (мастер). То, что он писатель, не всякому ведомо, не каждый тут грамотен, чаще знают его как сведущего в таинствах кандомблэ либо капоэйры, даже доверенного мифических божеств афро-бразильского культа. Но, конечно, не за горами то время, когда все обитатели Рио Вермельо постигнут грамоту и раскроется перед ними многоцветное творчество их земляка, популярнейшего романиста бразильского народа.
Читая роман «Дона Флор и два ее мужа», невольно думаешь о том, что занимательную историю героини с ее невероятными приключениями рассказал нам все же не тот маститый, седовласый писатель, заседающий в Бразильской академия литературы в золотом расшитом парадном мундире с золотой цепью и шпагой, с окаймленной белоснежным плюмажем треуголкой — в торжественной традиционной форме «сорока бессмертных». Нет, не верится. Знакомству с доной Флор мы обязаны скорее тому юному и неимущему бунтарю из достопамятной салвадорской «Академии Мятежных» конца двадцатых годов, пылкому, неуемному фантазеру, которого звали просто Жоржи.
В самом деле, столько молодого задора в этом романе, столько романтического воображения, лирического вдохновения, бурлящего оптимизма и… поистине бунтовского вызова окружающему, что свойственно более всего юности! И вместе с тем даже не всегда заметен переход от искрометного юмора к беспощадно острой социальной сатире, равно как не сразу бросается в глаза грань между реальным и ирреальным. Немало серьезных, глубоких по значению своему проблем в этом внешне развлекательном произведении. Огонь писателя-сатирика направлен против тупого, заскорузлого мещанства, против деморализирующей буржуазной морали.
Дона Флор, пунктирные контуры которой намечались автором еще в первых его романах, по-своему — не будем строги к ней! — хотя порой она и поступает вопреки разуму «в ожесточенной битве между духовным и материальным», как выразился Амаду в ответе бразильской читательнице, — отстаивает собственные права. Право на самостоятельную жизнь, на свободное существование женщины в той среде, где ее хотели бы и еще пытаются связать узами церковных догм, затянуть во враждебный ее воле омут, низвести — как Габриэлу или Терезу Батисту в других романах писателя — к положению бесправного, безропотного существа.
