С Силвио Калдасом его познакомил Доривал Каимми в казино на Урке, где Калдас пел. Гуляка был очарован его простотой и скромностью. «По его виду никогда не скажешь, что он знаменитость, да ты сама убедишься, когда он сюда приедет. Он сказал мне, что в марте собирается в Баию, и я обещал, что ты приготовишь в его честь обед из баиянских блюд. Он понимает толк в еде». Разумеется, дона Флор с удовольствием приготовила бы этот обед, если бы в один прекрасный день Калдас действительно приехал: она была горячей поклонницей этого певца и часто слушала его по радио.
Набросив на обнаженные плечи подаренный ей шелк, сияющая дона Флор обняла мужа. Раскаяние сделало ее нежной: она плохо думала о Гуляке и была несправедлива к самому красивому из всех студентов…
Дона Флор так никогда и не узнала, каких усилий стоило Мирандону вырвать Гуляку из объятий Жози и водворить его на судно, которое отплывало в Баию. Жози, или Жозефина, была хористкой в «Португальском ревю» Беатрис Косты. Жози совсем потеряла голову от любви к молодому баиянцу, и он отвечал ей тем же. Они познакомились, когда делегация студентов, получив контрамарки на спектакль в «Театр Республики», отправилась после представления за кулисы, чтобы поблагодарить Беатрис и ее хористок. Гуляка обратил внимание на Жози еще на сцене, когда та изображала торговку рыбой. Окинув взглядом мнимого студента, девушка улыбнулась ему, и полчаса спустя они ужинали в соседней таверне, наслаждаясь блюдом из трески. Жози оплатила счет, как, впрочем, оплачивала все последующие. Увлеченный португалкой, Гуляка совершенно забыл о дне и часе отъезда, а Мирандон лишь с большим трудом заставил его одуматься.
— Хватит с меня того, что я утешал куму перед отъездом, больше не желаю видеть ее слезы… Если я вернусь без тебя, что с ней будет?
Обо всем этом дона Флор никогда не узнала, как не узнала о том, откуда у Гуляки взялся французский шелк. Он вовсе не покупал этот отрез в Рио, а выиграл в карты перед самым прибытием парохода в Салвадор, когда члены делегации, истратившие все деньги, стали играть на купленные в столице подарки. У одного студента Гуляка выиграл шелковый отрез, у другого — лакированные туфли и очень модный галстук-бабочку в синюю горошину. Его ставкой была великолепная цветная фотография Жози в золоченной раме; очаровательная шансонетка снялась в трусиках и бюстгальтере. На фотографии было старательно выведено: «Горячо любимому маленькому баиянцу от тоскующей Жози». Гуляка загнал этот портрет товарищу по путешествию, молодому адвокату, который мечтал поразить приятелей рассказами о своих бесчисленных победах в столице. Таким образом, Жози, сама того не подозревая, оплатила дорожные расходы Гуляки. Шелк соскользнул с плеч доны Флор, обнажив ее грудь.
Как без него жить? Вернутся ли к ней вновь солнечный свет, полуденная жара, прохладный утренний бриз, вечерний ветерок и звездное небо? Захочется ли ей опять видеть людей? Для нее нет без него жизни, и, охваченная печалью, она погружается в удивительный мир воспоминаний, радостный и волнующий.
Кумушки помнили только плохое: их ссоры, перебранки из-за денег, ночи, когда он не являлся домой, где-то кутя, может быть с женщинами, или пропадая в игорных домах. А вот забыли те чудесные дни, когда Силвио Калдас приехал в Баию и дона Флор, хоть и сбилась с ног, не грустила ни минуты. Она и теперь во всех подробностях помнит эту неделю, доставившую ей столько радости. Для нее это был настоящий праздник, она царила в своем квартале, который гудел, как потревоженный улей. Ее дом был полон важных особ, самых уважаемых людей. Хотя Силвио остановился в Палас-отеле, весь день он проводил у Гуляки: здесь он принимал гостей и чувствовал себя как дома, а к доне Флор относился как к младшей сестре. Приходили и знакомые Гуляке банкир Селестино, доктор Луис Энрике и дон Клементе Нигра, а также другие известные граждане Баии, они являлись не только на знаменитые на весь город обеды доны Флор, но и просто пожать певцу руку. При виде столь знатных визитеров дона Розилда могла бы умереть от разрыва сердца; к счастью, она тогда уехала в Назарет-дас-Фариньяс, где донимала невестку, ожидавшую первенца, как сообщал в письме Эйтор.
От воскресного обеда у доны Флор остались не только прекрасные воспоминания, но и газетные вырезки. Два журналиста, приятели Гуляки — Джованни Гимараэнс, большой шутник и выдумщик, и негр Батиста, ценитель женской красоты и хорошей кухни, — поместили сообщения об этом обеде в своих газетах. Джованни называл «великолепным» банкет, устроенный в честь известного певца сеньором Валдомиро Гимараэнсом, муниципальным чиновником, и его высокоуважаемой супругой доной Флорипедес Пайва Гимараэнс, чей кулинарный талант сочетается с исключительной добротой и редким воспитанием. Негр Жоан Батиста основное место отвел описанию меню: «Роскошный стол поражал разнообразием вкуснейших блюд, среди которых не последнее место занимали деликатесы баиянской кухни; обильный десерт, пожалуй, наиболее ярко свидетельствовал в пользу нашего кулинарного искусства и непревзойденного умения сеньоры Флор Гимараэнс, супруги нашего подписчика Валдомиро Гимараэнса, одного из самых старательных и деятельных чиновников префектуры». Очевидно, обжоры так наелись и были так довольны обедом, что не только превознесли до небес кушанья и гостеприимство доны Флор, но и изобразили Гуляку старательным, деятельным и ревностным чиновником, что было, мягко говоря, некоторым преувеличением.
Почему бы кумушкам не вспомнить этот обед? Дом был полон гостей, столы ломились от яств. Сеньор Кокейжо, судебный чиновник, посвящавший свободные часы музыке, произнес тост, воздав хвалу золотым рукам доны Флор; поэт Элио Симоэнс обещал написать сонет, воспевающий кулинарный талант «очаровательной хозяйки дома, хранительницы великих традиций баиянской кухни». А ведь кумушки толклись около дома и видели, как Силвио, взяв гитару, запел своим полным страсти, истинно бразильским голосом. Послушать его собралась целая толпа, он пел до рассвета, а гости, сидя за пивом и кашасой, заказывали все новые песни, и певец никому не отказал.
Однако самым дорогим для доны Флор воспоминанием были не похвалы ей, не сообщения в газетах, не речи и стихи и даже не пение Силвио Калдаса, от которого в гармонии слились небо и море, но поведение Гуляки в тот вечер. Он не только оплатил все расходы на обед (и откуда он добыл столько денег? Впрочем, хитрость его делала и не такие чудеса…), но и не напился, занимал гостей и показал себя радушным хозяином. А когда певец, взяв гитару, запел, сначала поблагодарив дону Флор за обед и назвав ее Флорзиньей, своей сестричкой, Гуляка сел рядом с женой и взял ее за руку. У растроганной доны Флор на глазах выступили слезы.
Как же теперь жить без него? Как привыкнуть к тому, что его нет? В вечерней газете она прочла о гастролях певца в «Паласе» и «Табарисе», а также о его выступлении по просьбе префекта на площади Кампо Гранде, чтобы все желающие могли его услышать и петь вместе с ним. Знал ли Гуляка о приезде Калдаса и собирался ли его встречать?
Когда он несколько месяцев тому назад вернулся из Рио, имя певца не сходило у него с языка. Ни о ком другом он не говорил, то и дело напоминая, что обещал устроить обед в его честь, приготовленные самой доной Флор. Ну кто бы мог ему поверить? Знаменитость, о которой кричат заголовки газет, портреты которой украшают журнальные обложки, за неделю своих гастролей, наверно, не успеет отдать даже необходимые визиты, принять приглашения всех богачей! Откуда же взять время, даже и при желании, на обед в доме бедняка? «Самые именитые особы из высшего общества дают банкеты в честь великого артиста», — писала газета. Конечно, дона Флор охотно бы приготовила обед, хоть это и нелегко, истратила бы даже все свои скудные сбережения, спрятанные в ножке железной кровати, весь свой месячный заработок и, если понадобится, наделала бы долгов, лишь бы принять в доме почетного гостя и накормить его баиянскими кушаньями. Она не сомневалась, что Гуляка действительно подружился в Рио с Силвио, ведь и тот был завсегдатаем игорных домов. Но это еще не значит, что знаменитый певец придет к ним. Для Гуляки, впрочем, не существовало препятствий. Все для него казалось простым и легкодостижимым. Но дона Флор не разделяла его оптимизма и как-то сказала доне Норме:
