Зачем, если так тиха эта звездная ночь, неподвижно темное море и покой царит над оробевшими супругами? Говори скорей о звездах, Теодоро, я не хочу вспоминать об умершем, который давно похоронен. Пусть светила откроют перед нами широкий, радостный путь и наша жизнь будет безмятежна, как этот залив. Дона Флор трепещет, ее глаза заволокли слезы.
— Тебе холодно, дорогая, ты дрожишь. Становится прохладно, ты можешь простудиться, схватить грипп. Давай закроем окна. — Доктор Теодоро улыбнулся и смущенно спросил: — Ты не находишь, что пора, любимая?
Она рассмеялась и, спрятавшись за его спину, лукаво прошептала: «Здесь вы командуете, мой господин». Он был так деликатен и добр, этот гигант, с ним дона Флор ничего не боялась. Она протянула руку своему супругу — сильному, благородному, солидному. Именно такой и был ей нужен. Но кто знает? Может быть, под этой внешней сдержанностью таятся россыпи богатств, о которых она и не подозревает?
Он закрыл окна, дона Флор помогла ему. Ночь сразу стала маленькой и уютной, оставшись у них в спальне. «Боже мой, что теперь будет?» — спрашивала себя дона Флор. Чтобы заняться чем-нибудь, она принялась убирать в шкаф одежду, свою и мужа. Возле кровати стояли две пары ночных туфель, на кровати лежали ярко-желтая пижама и кружевная, с оборками ночная рубашка — свадебный подарок, настоящий шедевр из батиста, созданный доной Энаидой, отличной белошвейкой. Дона Флор помирилась с подругой, забыв историю с нахальным самозванцем доктором Алуизио.
Другое дело Теодоро — он действительно доктор, с трубкой и кольцом; дона Флор поглядывала на мужа, расхаживая по комнате и убирая вещи в шкаф. Взяв рубашку, она приложила ее к плечам: «Красиво?» Доктор Теодоро кивнул, почувствовав, как по спине у него побежали мурашки. «Будь осторожен, резкий жест или грубое слово может все безвозвратно испортить», — повторил он про себя. Эту первую неделю медового месяца в райском уголке Сан-Томэ надо быть особенно внимательным и тактичным. Здесь, у моря, они проведут прекрасные семь дней, полные блаженства, но медовый месяц должен длиться всю их жизнь.
Он очень хотел бы сказать это доне Флор, но не посмел. Почему они оба так робеют? Куда девалась близость, которая установилась между ними во время помолвки? Теперь они обвенчаны: их благословил священник и поздравили судья. Ведь до свадьбы они обменивались жадными поцелуями, охваченные страстью и желанием. Откуда же это глупое смущение? Почему они словно онемели, почему не бросились в объятия друг друга, когда остались наедине, чтобы навеки соединиться? Он хотел сказать любимой, что их медовый месяц продлится всю жизнь, но вместо этого сказал, чтобы нарушить тягостное молчание:
— Пока ты будешь раздеваться, я пойду в ванную…
И вышел, почти выбежал, схватив пижаму и ночные туфли.
Пока в ванной журчала вода, дона Флор быстро привела себя в порядок, надушилась духами «Гелиотроп», которые, как утверждала дона Дагмара, особенно подходили к ее коже. Потом накинула прозрачную батистовую рубашку с черными кружевами. Чтобы погасить блеск глаз, дона Флор стыдливо прикрыла их веками и, трепеща, легла под простыню, благоухающую невинным ароматом лаванды.
Доктор Теодоро вернулся в желтой пижаме, которая делала его еще более высоким и широкоплечим. Повесив свадебный костюм — брюки в полоску и меланжевый пиджак, — он погасил хрустальную люстру, оставив лишь мерцающий огонек лампадки перед образами.
«Он не увидит меня, когда снимет с меня рубашку». Не увидит стройного молодого тела, девичьей груди, живота, не обезображенного беременностью и родами.
Но какое это имеет значение? Он увидит ее потом, при тусклом утреннем свете, когда займется заря. Сейчас важно лишь одно: этот молодой, пылкий мужчина навсегда принадлежит ей. Ей одной. Почувствовав его рядом с собой, дона Флор закрыла глаза, сердце ее тревожно забилось.
Она представляла себе, как все произойдет: память о ночах с Гулякой еще не померкла. Однако Теодоро не стал шептать нежных, безумных слов, не попытался стянуть с нее простыню. Он положил свою голову с иссиня-черными волосами к ней на грудь и ласково поцеловал ее в щеку, а затем в губы тем самым поцелуем, какого она ждала. Пораженная дона Флор замерла и почувствовала, как рука мужа скользнула к краю батистовой рубашки. Все произошло очень быстро и очень целомудренно. Совсем не так, как представляла себе это дона Флор; молчаливые и едва ли не суровые объятия мужа оставили ее в растерянности. Подавленная случившимся, дона Флор чуть не заплакала.
Однако деликатный доктор Теодоро, хоть и не привык к обращению с порядочными женщинами, хоть и вполне искренне считал, будто чрезмерная страсть может их оскорбить, все же догадался о том, что происходит с женой. Как и с Отавианой, он решил повторить свой подвиг, и, надо сказать, совершил его не без удовольствия.
На этот раз доктор Теодоро был предельно внимателен, и объятия жены доставили ему наслаждение, какого прежде он никогда не испытывал.
— Теодоро, любимый… — шептала дона Флор.
Благодарный и счастливый, доктор Теодоро покрыл поцелуями ее пылающее лицо и сказал наконец:
— Медовый месяц будет длиться всю нашу жизнь… Я всегда останусь верен тебе, дорогая, никогда не взгляну ни на одну женщину и буду вечно любить только тебя.
— Аминь! — откликнулись жабы и лягушки на залитом луной болоте.
— Я тоже, — горячо прошептала дона Флор. Она совсем не чувствовала усталости и была готова к новым скачкам, если бы только и он захотел.
— Забавно… Когда дона Фило предлагала нам поесть, я не был голоден. А сейчас, пожалуй, съел бы пирожное или что-нибудь еще.
— Хочешь, я принесу? У нее всего наготовлено: и сластей, и фруктов… Пойду посмотрю…
— Ни в коем случае…
Доктор Теодоро вдруг понял, что в нем заговорила привычка лакомиться перед тем, как уйти от Тавиньи. Но переносить в супружескую спальню привычки, приобретенные в доме проститутки?! Упаси бог! Нежно поцеловав дону Флор, он сказал:
— Спи, дорогая, ты, должно быть, умираешь от усталости, день был такой утомительный.
Он чуть не добавил: «…и ночь тоже…», — но, боясь оскорбить жену столь неуместной остротой, устроился поудобнее и тут же уснул.
Дона же Флор уснула далеко не сразу. Откровенно говоря, она думала, что они не сомкнут глаз до рассвета… Рядом с ней храпел доктор Теодоро, и этот храп очень шел этому сильному, благородному, красивому мужчине, ее мужу.
Дона Флор ласково, едва касаясь, чтобы не разбудить, погладила его широкую грудь, спокойное лицо. Ей хотелось прижаться к нему, заснуть в его объятиях… Но на свете нет и двух одинаковых мужчин, как утверждали некоторые ее многоопытные ученицы, например Мария Антония.
— Каждый мужчина ведет себя в постели по-своему: у каждого своя манера, свои замашки. Одни знают все, другие — ничего. И все хороши, просто надо уметь их использовать — и целомудренных, и опытных и грубых, и нежных…
Теперешний ее муж совсем не похож на первого, они во всем различны. И она должна приспособиться к его характеру и желаниям, стать его вторым я. С первым было гораздо труднее, и все же ей это удалось. Так неужели она не добьется этого сейчас? Тем более, что они располагают всем необходимым для приятной и счастливой жизни. Так считали все, и дона Флор тоже.
