— Разве можно это назвать музыкой? — Непоколебимая в своих убеждениях дона Гпза воздела руки к небесам. — Музыка — это совсем другое, сеу доктор… Я имею в виду настоящую, серьезную музыку, искусство…
Дона Норма, к которой обратились как к арбитру, заняла нейтральную позицию.
— Я не могу об этом судить… Меня воспитали на самбах, маршах и карнавальной музыке, в ней я хорошо разбираюсь… Оперу я слышала только однажды, когда к нам приезжала труппа Биллоро-Кавалларо, но это было печальное зрелище, даже не опера, скорее отрывки из «Аиды».
— Я тоже слышал… — вставил свое слово доктор Ивес.
— Я ничего не смыслю в музыке, но с удовольствием слушаю любую, даже колокольный звон по усопшим. И по радио слушаю все, что передают: концерты, оперы, об оперетте и говорить нечего, я от нее без ума. Мне все нравится, все доставляет удовольствие, даже когда доктор Теодоро разучивает что-нибудь на своем фаготе.
Однако дона Розилда считала святотатством сравнивать вещи, исполняемые любительским оркестром для изысканной публики, с треньканьем каких-то болванов на гитаре.
Дона Норма, без сомнения, женщина достойная и богатая, но вкус у нее слишком вульгарный… Что касается доны Гизы, которая преподает в школе только потому, что она американка, то, возможно, у себя на родине ей приходилось слышать что-то более возвышенное, нежели музыка «Сыновей Орфея». Но она, дона Розилда, очень в этом сомневается. По ее мнению, музыканты любительского оркестра были чрезвычайно благовоспитанными господами…
Дона Флор молча улыбалась и вмешивалась в спор только для того, чтобы взять под защиту репетиции любительского оркестра, которые дона Гиза называла «смертной скукой».
— Не преувеличивайте, дона Гиза…
— А разве это не так? И вообще, кто это приглашает публику на репетиции?
— Они не виноваты, это я пригласила вас… А обычно к ним на репетиции приходят только те, кому это нравится. Вот когда будет концерт, я вас приглашу, и вы тогда увидите…
Но дона Гиза была настроена пессимистически.
— Концерт, что ж, это куда ни шло… И все же прости меня, Флор, но я не верю, чтобы эти дилетанты были способны на что-нибудь значительное…
Однако журналисты и музыкальные критики придерживались другого мнения. Каждое выступление оркестра по радио или в музыкальной школе встречалось восторженными похвалами. Один из критиков, некий Финеркаес, происходивший из немецкой музыкальной семьи, сравнивал «Сыновей Орфея» с лучшими любительскими оркестрами Европы, которые бразильцы даже кое в чем превосходили. Первое время по приезде из Мюнхена Финеркаес был довольно умерен в своих суждениях, однако тропики его настолько покорили, что он не пожелал больше возвращаться на холодную родину и утратил всякую сдержанность.
Еще задолго до женитьбы доктор Теодоро завел альбом, в котором собирал концертные программы, положительные рецензии, статьи об оркестре и прочие материалы. Теперь заботы об этой коллекции музыкальных побед и скромной славы мужа взяла на себя дона Флор. Последнее сообщение гласило, что маэстро Аженор сочинил романс в честь супруги Теодоро Мадурейра, подлинный шедевр, который в настоящее время разучивается для концертного исполнения. «Когда же наконец этот великолепный оркестр доставит нам удовольствие, которого с нетерпением ждут все истинные любители музыки в Баии?» — вопрошал журналист. Судя по всему, у любительского оркестра было немало верных поклонников.
Внимательно следившая за спором, дона Флор совсем позабыла о том, что волновало Марилду, хотя это тоже касалось музыки. О последней ссоре между Марилдой и ее матерью дона Флор узнала от самой девушки. Ссора произошла после того, как Марилда через Освалдиньо познакомилась с неким Марио Аугусто, директором небольшой радиостанции «Амаралина», и тот обещал ее прослушать, а если понравится голос девушки, заключить с ней договор на еженедельное выступление. К сожалению, Освалдиньо ничего не смог для нее сделать.
Последующие события ускользнули от доны Флор. Занятая своими делами, она не всегда уделяла Марилде достаточно внимания и узнала об успехе девушки только после разыгравшейся драмы. Оказалось, что Марио Аугусто пришел в восторг от голоса и еще больше от красоты девушки и решил заключить с ней контракт на выступления в субботней программе. Оплата пока была незначительная, но на что еще могла рассчитывать дебютантка? С черновиком контракта взволнованная Марилда примчалась домой.
Но дона Мария до Кармо разорвала контракт.
— Я тебя вырастила и воспитала, чтобы ты стала порядочки женщиной, вышла замуж. И пока я жива…
— Но, мама, ты же обещала… Ты же сама сказала, что когда мне исполнится восемнадцать лет…
— Тебе еще не исполнилось…
— Каких-то трех месяцев не хватает…
— Этого не будет, пока ты живешь со мной под одной крышей! Ни за что!..
— Посмотрим…
— Что ты имеешь в виду? Говори…
— Ничего.
Дона Флор, эта добрая душа, попыталась дать Марилде дружеский совет, как-то ее утешить. Но Марилда торопилась, близился вечер, а она не желала больше терпеть материнскую тиранию и поэтому убежала из дому.
Собрала кое-что из одежды, пару туфель, комплект «Жорнал де модиньяс», портреты певцов Франсиско Алвеса и Силвио Калдаса, сунула все в чемодан и уехала на трамвае, пока мать сидела в ванне.
Марилда отправилась прямо на радиостанцию «Амаралина». Узнав, что девушка убежала из дому и что она еще несовершеннолетняя, обеспокоенный Марио Аугусто потребовал, чтобы она немедленно уходила, так как он не желает из-за нее иметь неприятности. Марилда отправилась на поиски Освалдиньо. Из радиокомпании, где его не оказалось, она пошла в контору торговой фирмы, откуда он тоже уже ушел. Затем Марилда поехала в нижнюю часть города, где у Освалдиньо была назначена встреча с его могущественными покровителями Магальяэнсами. Но и оттуда он уже ушел, возможно в студию. Марилда снова отправилась на улицу Карлоса Гомеса и, мокрая от пота, остановилась наконец у дверей радиокомпании. Освалдиньо не было, но швейцар разрешил ей подождать и даже предложил стул.
Растерянная, немного испуганная, но уже начиная злиться, она просидела в вестибюле несколько часов, наблюдая за проходившими мимо известными артистами и знаменитыми певцами, среди которых был и Силвиньо Ламенья с цветком в бутоньерке и огромным кольцом на мизинце. Многие, глядя на нее, удивлялись: «Кто эта хорошенькая девушка?» Швейцар время от времени улыбался ей, желая, видимо, утешить, и говорил:
— Еще не пришел, но, вероятно, скоро будет. Уже давно пора…
Около восьми, когда совсем стемнело, Марилда, едва не плача, спросила у швейцара, где бы ей выпить кофе и съесть бутерброд. «В буфете», — ответил швейцар. Там, увидя своих кумиров-певцов, она обрела новые силы и решила ждать, если понадобится, всю жизнь, лишь бы добиться осуществления своей заветной мечты и стать звездой.
Вернувшись в вестибюль, Марилда подумала: «Бедная мама, наверное, сейчас с ума сходит от беспокойства». Но к угрызениям совести все еще примешивались злость и негодование. Немного погодя кончивший свое дежурство швейцар распрощался с ней, а его сменщик сказал Марилде, что теперь вряд ли Освалдиньо вернется на радиостанцию.
