— Черт, — пробормотал Форестер, бросив взгляд на отрешенное лицо Памелы и на Себастьяна, внимательно прислушивавшегося к звукам, доносившимся снаружи: ему казалось, будто к дому подъехал грузовик, и оттуда что-то сваливали на землю — то ли бетонные блоки, то ли осадные устройства, чтобы журналисты могли выбить дверь и ворваться на частную территорию, охраняемую законом.
— Черт, — повторил физик, — Себастьян, я вас умоляю… Ваша жена… Но вы-то должны меня выслушать, иначе… Вы хотите увидеть свою дочь?
— Да, — сказал Себастьян. — Но Элен нет, она на наших глазах…
— Я об этом и говорю! — воскликнул Форестер. — Как сказать, чтобы до вас дошло, наконец? Вы, я, ваша жена, Фиона, Элен, президент Буш, губернатор Шварценеггер, индеец чероки, любой человек, любой, понимаете, и любое существо, даже если оно не обладает разумом… Каждый объект Мультиверса многомерен, каждый существует в бесконечном числе вселенных, и только это обстоятельство позволяет Мультиверсу проявлять себя, как единое, пусть и бесконечно сложное образование. Понимаете? Вы, Себастьян, существуете не только здесь, сейчас, в этой комнате, из которой вы так стремитесь выйти, чтобы попасть в лапы журналистов. Вы существуете во множестве миров, которые когда-то по вашей же воле и выбору ответвились от нашего. Вы существуете — вы, а не ваш двойник! — и в этом мире, и в том, где вчера утром решили не пойти на работу, а в нашем пошли, и в том мире, где в прошлом году вы с Памелой поехали отдыхать на Майорку, а в нашем мире решили не ехать и остались дома… Эти многочисленные Себастьяны — вы, все они в вас. Не как потенциальные возможности — то, что могло произойти, но не случилось, потому что вы выбрали иной путь. Они существуют на самом деле, все они — это вы, они в вас, не психологически, а физически, реально, вы их — себя! — ощущаете, не осознавая этого, но все они участвуют в принятии решений, и — вот что главное, Себастьян! — время в разных мирах может течь по-разному, и если здесь вам… сколько?
— Тридцать два, — пробормотал Себастьян, честно пытаясь понять то, о чем толковал Форестер, но понимая только, что ничто из сказанного не задерживается в сознании, не то время выбрал физик для объяснений, действовать нужно, а не разговаривать…
— Тридцать два, — повторил Форестер. — А в другом мире вам может быть уже семьдесят. В третьем — девятнадцать, и не потому, что время там идет вспять, а потому, что развилка произошла, когда вам было, скажем, семь лет, здесь прошла четверть века, а там — только двенадцать лет… И все это вы, единое существо, единая суть. Понимаете?
— Да, — неожиданно для самого себя сказал Себастьян. Может, он действительно все понял, не осознав этого. Вопрос возник, как ему показалось, сам по себе, и он спросил, не потратив ни секунды на раздумья: — Но Годзилла не мог быть Элен ни в каком возрасте! О чем вы говорите, Дин? Это существо…
— Элен, — кивнул Форестер. — Тоже Элен, уверяю вас. Иначе просто не может быть.
— Но…
— Погодите, послушайте! Вы не знаете, какое решение могла принять девочка… Какой выбор. Остаться с вами или уйти в придуманный мир… Вы купили ей эту игрушку. Когда?
— В прошлом году, — сказал Себастьян. — Плюшевый Годзилла, он ей так нравился, но зимой из него посыпались опилки, пришлось выбросить, Элен сама положила игрушку в мешок и отнесла в мусорный бак. Не хотите же вы сказать…
— Хочу, — твердо сказал Форестер. — Когда-то Элен серьезно думала (у детей это всегда серьезно, да что я вам говорю, вы это лучше меня знаете!): остаться ей с вами или уйти в тот мир, где живет настоящий Годзилла, который ее любит, или самой превратиться в Годзиллу, стать сильной, как он, умной, как он…
— Но это невозможно!
— Возможно. Это — выбор. С физической точки зрения не имеет никакого значения — выбираете вы между чаем и кофе или между возможностью вырасти обычным человеком или монстром с шестью лапами. Все варианты осуществляются, различны только величины вероятностей. Скажем, миры, в одном из которых вы выбираете чашку кофе, а в другом — стакан чаю, осуществляются с равными вероятностями — пятьдесят на пятьдесят. Миры же, в одном из которых вы продолжаете свою жизнь человека, а в другом становитесь Годзиллой, имеют разные вероятности образоваться: не могу сейчас сказать точно, но шансы, понятно, очень отличаются. С вероятностью ноль целых и девять тысяч девятьсот девяносто девять десятитысячных возникает мир, в котором вы — тот же человек, каким были, но с вероятностью одна десятитысячная рождается мир, где вы — Годзилла, такой, каким вы себя вообразили. Понимаете?
— Нет, — сказал Себастьян. — Как может возникнуть такой мир?
— А как может возникнуть целый мир, в котором вы всего лишь выпили чай вместо того, чтобы напиться кофе? Нет принципиальной разницы, и даже вероятности для вас лично значения не имеют — пусть с ничтожной вероятностью, но такой мир отщепляется от нашего и, значит, существует реально, и вы, будучи Годзиллой, являетесь его частью, вы его ощущате — не осознавая этого, но порой видите во сне, потому что информация в ваш мозг все равно поступает…
— Элен часто снились сны, в которых она была Годзиллой, — вспомнил Себастьян. — Она пугалась, иногда плакала…
— Вот видите! — воскликнул Форестер. — Сны высвобождают физические связи между мирами Мультиверса.
— Как вы попали в дом? — неожиданно спросил Себастьян. — Все заперто. Снаружи репортеры. Если вы скажете, что воспользовались этим вашим Мультиверсом…
— Вообще-то, — потерев переносицу, произнес Форестер, — в дом меня впустили вы. Я позвонил, вы долго не хотели открывать, не знаю почему… Но потом все-таки впустили, и я могу себе представить, как вы сейчас удивляетесь — куда спрятался этот физик…
— Послушайте, Дин, — устало сказал Себастьян. — Вы прекрасно знаете, что не звонили, я вам не открывал…
— Вы уверены?
— Послушайте…
Себастьян запнулся, потому что в мыслях возникла картинка… воспоминание… дежа вю… что-то такое, что не могло храниться в его памяти, но и появиться из ничего не могло тоже — в дверь звонили долго, Себастьян не выдержал трезвона и пошел открывать, оставив Памелу в постели, она, наконец, уснула, а он держал ее за руку и думал о том, как жить дальше… Он подошел к двери и посмотрел в глазок, снаружи стоял Форестер, какой-то он был… не тот, но что именно в его облике казалось Себастьяну непривычным, он сначала не понял, открыл дверь, впустил физика в прихожую и только после этого, осознав произошедшую перемену, спросил…
Что он спросил?
Себастьян потер рукой лоб и растерянно посмотрел на Форестера. Тот кивнул, хотя и не мог, конечно, знать о том, что промелькнуло в памяти Себастьяна.
— Вспомнили? — сочувственно сказал физик.
— Нет… То есть я помню, что этого не могло…
— Но я ведь вошел, верно?
— Должно быть, я схожу с ума… — пробормотал Себастьян.
— Ради бога! — воскликнул Форестер. — Возьмите себя в руки! Когда с вами случается дежа вю, вы говорите себе: «Я схожу с ума»? Это явления одной физической природы. Просто дежа вю случаются так часто, что для них давно придумали приемлемое объяснение. Даже не объяснение, а название.
