— Мистер Мейсон, — Коллинз тряс его за плечо, — там полиция, нужно, чтобы вы подписали бумагу.
— Какую бумагу? — Мейсон опустил с постели ноги, мир вокруг него приобрел обычные очертания, он был в своей спальне, и, судя по лучам заходившего солнца, уже наступал вечер.
— Протокол.
Конечно. Кто-то вызвал полицию, — наверно, Коллинз, — они должны расследовать эту смерть.
Мейсон поплелся за экскурсоводом в коридор, там никого не было, и Кэтти не было тоже, ее унесли, а он так боялся увидеть ее, накрытую белой простыней или черным пластиком, как это иногда показывают по телевизору. Он спустился следом за Коллинзом в холл, где за круглым столом сидели двое полицейских, один даже показался Мейсону знакомым, а на столе лежали бумаги, которые он должен был, видимо, подписать.
— Здесь, — показал пальцем полицейский.
— Что это? — все-таки заставил себя спросить Мейсон. На самом деле ему было все равно.
— Обязательство не допускать посетителей на крышу вашего музея, пока не будет переконструирована верхняя лестница, — объяснил полицейский. — Сейчас туда подниматься опасно, и все могло закончиться гораздо хуже.
Что значит — хуже? Что может быть хуже смерти?
— Мисс Хатчингс отвезли в больницу святой Генриетты, это в Манчестере, — сообщил другой полицейский, поднимаясь и пряча бумаги в синюю пластиковую папку. — Видимо, ее поверенный, если он у нее есть, или ее родители, или она сама — в общем, кто-нибудь свяжется с вами, наверняка она пожелает получить компенсацию.
— Компенсацию… — повторил Мейсон.
Компенсацию за смерть? Он расскажет Кэтти и об этом, она будет смеяться.
Полицейские вышли, а Коллинз сказал участливо:
— Извините, я взял на себя решение, выпроводил всех туристов и миссис Турнейл и повесил объявление, что сегодня экскурсий больше не будет.
— Да-да, — пробормотал Мейсон. — Вы тоже идите, Джон, я хочу остаться один.
Он зажжет свечи и будет ждать полуночи.
— Собственно, ничего такого уж страшного не произошло, — проговорил Коллинз. — Неприятно, конечно…
Неприятно, да. Смерть всегда неприятна.
— Перелом срастется быстро, — продолжал Коллинз, — а больше никаких повреждений мисс Хатчингс не получила. Шок, конечно, да… Остановка сердца, но вы же видели, сердце очень быстро запустили…
О чем он говорит?
— Если вы навестите мисс Хатчингс в больнице, — сказал Коллинз, — я думаю, она не станет подавать на вас в суд. Согласитесь, судебное разбирательство повредит бизнесу.
— В больнице? Кто? — Мейсон все еще находился в каком-то коконе, из которого было плохо видно, но он уже начал что-то понимать, и, схватив экскурсовода за локоть, спросил:
— Вы хотите сказать, что… она жива?
— Кто? Мисс Хатчингс? Конечно. Потеряла сознание, да, и сердце, я же говорю — шок, но сейчас она, по-моему, вполне… Впрочем, можно позвонить в приемный покой, узнать точно. Вы сами позвоните, мистер Мейсон, или мне это сделать?
— Сам, — сказал Мейсон, и Коллинз, покачав головой то ли с осуждением, то ли с сочувствием, пошел из комнаты.
Кэтти жива. Кэтти упала с лестницы и не умерла. Кэтти в больнице, и он может ее там навестить.
Кто же тогда придет в полночь?
Он нашел номер в телефонной книге.
— Клиника святой Генриетты, — мгновенно откликнулся бодрый женский голос.
— Я… Простите… Я хотел бы справиться о состоянии Катарины Хатчингс, она поступила…
— Да, мистер…
— Мейсон моя фамилия.
— Да, мистер Мейсон, больная сейчас спит, общее состояние вполне удовлетворительное. Сегодня никаких посещений, а завтра после обхода, с десяти утра. Палатный врач доктор Шенбрунн.
Мейсон положил трубку. Он пошел на кухню и поджарил себе яичницу из трех яиц. Достал из шкафчика бутылку виски, долго на нее смотрел и поставил обратно. Яичница за это время сгорела, и он выбросил ее в мусорное ведро. Вскипятил воду, высыпал в большую чашку, не считая, несколько ложек растворимого кофе и медленно выпил горькую черную жидкость.
В голове немного прояснилось. Можно было пошевелить мозгами.
Кэтти жила вовсе не в шестнадцатом веке — это раз. Он сам построил для нее замок, в котором она упала с лестницы, умерла и стала призраком — это два. Что-то случилось со временем, и она пришла на место своей гибели раньше, чем замок, в котором она погибла, был построен, — это три.
А четыре — то, что на самом деле, упав с лестницы, Кэтти не умерла. Может, в тот момент, когда ее сердце остановилось на какие-то мгновения…
Нет, так быть не может. У человека одна душа, а не две. Если душа Кэтти и покидала тело в минуту остановки сердца, то должна была сразу вернуться, когда сердце вновь заработало. Он читал или видел по телевидению. Какой-то американский врач проводил исследования и даже опубликовал книгу с рассказами людей, чьи души вот так же покидали на время тело и возвращались обратно…
Но Кэтти приходит к нему. Каждую ночь. Значит…
И если сегодня она не придет…
Ни одну мысль он не мог закончить. Ни одно из рассуждений не показалось ему правильным. Что-то не сходилось. Что-то просто не могло произойти в природе.
Разве в ТОМ мире справедлива земная логика? Наши человеческие понятия? Наши рассуждения?
Сегодня он проведет ночь с Кэтти, погибшей при падении с лестницы, а завтра поедет в больницу к Кэтти, которая, упав с лестницы, осталась жива. И пусть этот парадокс решает кто-нибудь поумнее его.
* * *
Она спустилась к нему по чердачной лестнице. Той самой. Он внимательно смотрел, как Кэтти шла по ступенькам — не шла, а плыла над лестницей, будто скатывалась с ледяной горки. Лицо ее было скорбно, глаза заплаканные. Как обычно.
— Кэтти, — сказал он, — сегодня…
— Я знаю, Джош, — печально отозвалась она. — Я все знаю. Я вспомнила. Все. От начала до конца. Это произошло именно сегодня.
— Ты вспомнила… Что?
— Всю свою жизнь.
Кэтти заломила руки привычным движением, показавшимся сейчас Мейсону излишне театральным. Он отступил на шаг — показалось ему или на самом деле от Кэтти исходил сегодня непривычный запах тления, которого раньше не было?
Полупрозрачная фигура отошла к стене, у которой стоял с алебардой наперевес рыцарь времен короля Генриха VIII. Рядом с металлической фигурой Кэтти выглядела даже не облаком, а материализованным отражением блестевших в пламени свечей лат.
— Моня звали Катарина Хатчингс, — сказала она. — Я всю свою жизнь прожила в деревне Нью-Милл. Родилась в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, а умерла в восемьдесят девятом, двадцать первого мая, в три часа одиннадцать минут пополудни.
