— Альберт хотел спасти Эмму, но потерпел поражение, и нам нужно сейчас поддержать его, а не подвергать лишним моральным мучениям.
Каррингтон промолчал, обдумывая мои слова и, конечно, не увидев в них логики и смысла. Между тем в холле появились доктор с инспектором. Филмер отдал несколько распоряжений своим подчиненным и подошел к нам, а Берринсон с мрачным видом остановился у окна и принялся смотреть в сад, размышляя, скорее всего, о репутации своей лечебницы.
— Господа, — сказал инспектор, — я не настаиваю на том, чтобы вы уехали, но, согласитесь, ваше присутствие здесь уже не имеет смысла. Убийца надежно заперт в палате для буйнопомешанных, официальное расследование состоится завтра, но решение коронера вполне очевидно, и до суда этот тип будет биться головой о мягкие стены. Надеюсь, он их не проломит.
Инспектор был возбужден сверх всякой меры, и убеждать его в том, что не Нордхилл убил несчастную девушку, было бессмысленно так же, как бессмысленно останавливать руками несущийся на всех нарах локомотив. Лучше всего было бы, конечно, дождаться, когда инспектор уедет, и поговорить с доктором, но, судя по виду Берринсона, произошедшая трагедия так его надломила и поставила в такую эмоциональную зависимость от Филмера, что говорить с врачом было совершенно бессмысленно.
— Надеюсь, что не проломит, — согласился я с ин-] спектором. — Мы с мистером Каррингтоном уедем в Лондон двухчасовым поездом, но перед этим, с вашего, конечно, позволения, хотели бы задать Нордхиллу несколько вопросов.
— Хотите посмотреть в глаза убийце, сэр Артур? Про-: фессиональный интерес литератора? — рассмеялся Филмер, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. — Не боитесь, что Нордхилл на вас бросится? Он, говорят, возбужден сверх меры и колотит в дверь. Нет-нет, можете не прислушиваться, ничего не слышно, там даже дверь обита войлоком. Я бы хотел иметь подобную комнату в нашем участке, а то порой бродяги и подвыпившие фермеры так вопят, что…
— Значит, вы не возражаете? — прервал я поток глупостей, изрекаемых Филмером.
— Возражаю? Против чего? — инспектор был так доволен собой, что, похоже, даже не расслышал моей просьбы.
— Против нашего с мистером Каррингтоном краткого разговора с Нордхиллом, — повторил я.
Филмер нахмурился, а доктор, услышав мои слова, произнесенные, каюсь, слишком громко и резко, обернулся к нам и сказал, будто бы ни к кому не обращаясь, но на самом деле адресуя свои слова полицейскому инспектору:
— Успокоительное наверняка уже начало действовать, и если кто-нибудь желает снять с этого человека показания, то делать это необходимо сейчас, поскольку еще через полчаса разговор станет невозможным.
— Не вижу смысла, — пожал плечами Филмер, так же как и доктор, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя в пространство между мной и Каррингтоном. Бывший полицейский неожиданно откашлялся и, бросив только что раскуренную сигарету в пепельницу, сказал сухим, не допускающим возражений тоном:
— Если вам нужно официальное распоряжение из Скотланд-Ярда, я могу вам его доставить в письменном виде. Правда, это займет время, и расследование окажется в затруднительном положении.
— Мы не нуждаемся в том, чтобы Скотланд-Ярд вмешивался… — запальчиво начал Филмер, но с каждым словом голос его звучал все тише, до него очень быстро доходило, что связи Каррингтона могут доставить провинциальному инспектору много ненужных неприятностей.
— Ну хорошо, — неохотно согласился Филмер. — Если доктор не возражает…
Больше всего доктор хотел бы вообще не слышать об этой истории. Только что на его глазах санитары погрузили в черный лимузин завернутое в простыню тело бедной Эмилии Кларсон, и машина с ревом умчалась по дороге в сторону Туайфорда.
— Через полчаса, — повторил Берринсон свою последнюю фразу, — говорить с Нордхиллом будет бессмысленно. Тогда придется отложить… На сутки, наверно. А завтра разбирательство, и будет не до того, верно? Ну хорошо, господа. Идите за мной. Только имейте в виду, старший инспектор, и вы, сэр Артур: как только я подам знак — вот так, подниму руку ладонью к вам — прекращайте все разговоры и покидайте палату.
— Конечно, — согласился я.
— В палате не курят, — напомнил доктор, и мы с Каррингтоном согласно кивнули.
Берринсон пошел вперед, мы — за ним, и замыкал нашу группу инспектор Филмер, недовольный тем, что инициатива в который уже раз за прошедшие сутки ускользнула из его рук.
Мы прошли мимо палаты Нордхилла, дверь в нее была приоткрыта, и я успел разглядеть, что там меняют постельные принадлежности — похоже, доктор был уверен в том, что сюда Альберт не вернется. В конце коридора оказалась дверь на лестницу, и мы спустились в подвальное помещение — не скажу, что сырое, но довольно мрачное, хотя, вероятно, и это впечатление возникло из-за понимания того, что находишься под землей. Короткий коридор был аккуратно побелен, и в конце его (по-моему, в точности под кабинетом доктора Берринсона) находилась единственная дверь, даже на вид гораздо более прочная и массивная, нежели двери палат на первом этаже. Здесь никого не было, но, когда мы подошли, откуда-то (может, он спустился следом за нами?) возник санитар и протянул доктору ключ.
За дверью было тихо, и я подумал о том, что мы, возможно, опоздали, и успокоительное лекарство уже привело Нордхилла в состояние, когда ему бессмысленно задавать вопросы.
Доктор повернул массивную ручку, и мы вошли — впереди санитар, готовый к любой неожиданности, за ним Берринсон, я, Каррингтон и Филмер, который все еще изображал недовольство, но, безусловно, не готов был упустить ни одного слова из предстоявшего разговора, хотя и надеялся, в отличие от меня, на то, что разговор не состоится.
Комната оказалась маленькой, и мы заполнили ее всю — казалось, даже для больного здесь не осталось места, да я и не увидел в первый момент никого, внимание привлекли обитые толстым серым войлоком стены и тусклая лампа под потолком, забранная прочной мелкой металлической сеткой. Нордхилл сидел на полу в противоположном от двери углу, заложив руки за снину — я не сразу понял, что на беднягу надели смирительную рубашку и он не мог пошевелиться. Во взгляде юноши я прочитал не ужас и не покорность судьбе — две, на мой взгляд, самые ожидаемые эмоции, — но вялое любопытство.
— Нельзя ли… — начал я, и Берринсон, поняв мое пожелание прежде, чем я закончил фразу, сказал, обернувшись к санитару:
— Майк, снимите с него рубашку.
— Но, сэр… — начал было инспектор, однако доктор и его прервал решительным жестом.
— Здесь я командую, верно? — сказал он. — Если вы, инспектор, боитесь, что больной выцарапает вам глаза…
Филмер пожал плечами и сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что он действительно не намерен отвечать ни за что, здесь происходящее.
Пока Майк освобождал Нордхилла от смирительной рубашки, другой санитар принес небольшие табуретки — скорее, высокие скамеечки, — расставил их вдоль стен, и мы сели — доктор ближе всех к больному, который, не обратив на поставленную рядом с ним табуретку никакого внимания, остался сидеть на полу, скрестив ноги и покачиваясь взад-вперед, как индийский йог, которого я года два назад видел на представлении в Бердженс-холле.
