— А что, машина тоже сгорела? — спросил Илья минут через двадцать, в течение которых он внимательно разглядывал и прощупывал ткань, а также изучал складной перочинный ножик, обнаруженный в кармане брюк.
— Машина сначала загорелась, потом взорвался бензобак, и пожар только усилился, так что можешь себе представить… — сообщил Ромашин.
— Я с этим еще повожусь, — сказал Репин, — очень интересно, очень. Вприкидку могу сказать, что использован легковоспламеняемый материал с колоссальной теплотворной способностью. Если кожа обуглилась, а одежда не успела, то жар, несомненно, шел изнутри и очень быстро прекратился.
— Ты хочешь сказать, что Митрохин горел изнутри? — недоверчиво спросил Ромашин. — Это же чепуха!
— Почему чепуха? — задумчиво произнес Репин. — Я читал о случаях самовозгорания людей, правда, не в специальной литературе, а в популярных журналах… Как-то даже «Знание-сила» об этом писала. И книжка есть, «Тайны и загадки нашего мира» называется. Правда, я никогда не верил…
— Можешь и сейчас не верить, — твердо сказал Ромашин. — Ты мне скажи, какой горючий материал может вызвать такой результат?
— Я могу назвать два-три новейших вещества, — пожал плечами Репин. — Одно из них используется в производстве так называемых бомб объемного горения или, как их еще называют, вакуумных. Но, Антон, не станешь же ты утверждать, что этот, как его… Митрохин слопал двести граммов триметил… и так далее, ничего не заметив! Да еще вместе с детонатором.
— Сколько, ты сказал? Двести граммов? — оживился Ромашин. — Не так много, если учесть произведенный эффект!
— Ты что, всерьез считаешь…
— Илюша, ты знаешь, где работали погибший и все свидетели?
— Не знаю, скажи.
— В Институте физики горения! Название на самом деле очень длинное, институт из тех, что при советской власти считался секретным. Деталей я пока не знаю, но факт мне еще вчера показался подозрительным. А учитывая то, что ты сказал о новом горючем материале…
— Съеденном вместе с грибной похлебкой, — хмыкнул Репин. — Конечно, такое совпадение выглядит подозрительным, но все-таки я не думаю, что кто-то мог заставить этого, как его… Митрохина слопать тарелку совершенно несъедобной дряни.
— Откуда ты знаешь, что эта дрянь не съедобна? — оживился Ромашин. — Состав тебе не известен, верно?
— Могу предположить, — пожал плечами Репин. — Послушай, Антон, ты всегда мыслил трезво, куда тебя сейчас понесло?
— Куда-куда… — пробормотал Ромашин. — По мне так лучше принять версию об отравлении горючим веществом, чем то, что ты сказал вначале — о самопроизвольном внутреннем возгорании. Извини, Илюша, я в милиции работаю, а не в комиссии по летающим тарелочкам.
— При чем здесь летающие тарелочки? — удивился Репин.
— А при том, что все это одна мура: тарелки, пришельцы, привидения, внутренний огонь…
— Хорошо, — сдался эксперт. — С одеждой и ножичком я повожусь, а кто будет вскрывать тело?
— Не знаю, — пожал плечами Ромашин. — Наверное, Саша Алтаев, он сегодня дежурит.
— Договорюсь с ним, — решил Репин. — Нужно проверить содержимое желудка. Достал ты меня, Антон, своими дурацкими идеями!
— Не такие, значит, они дурацкие, если ты ими заинтересовался. Ну ладно, бывай, результат сразу мне, а я побегу, меня свидетели ждут.
Несколько часов спустя Антон Ромашин перелистывал подписанные страницы протокола и предавался грустным размышлениям о том, что дело это не для его прозаического ума. О своих криминальных способностях Антон был не самого высокого мнения, обычно он занимался расследованием причин ДТП — дорожно-транспортных происшествий, на нем и сейчас висели три таких дела, отчеты по ним нужно было сдать до конца недели и подготовить бумаги для суда. А тут, скорее всего, что-то, связанное с наукой, да еще, похоже, с секретной, и при расследовании могут возникнуть непредвиденные сложности. Экспертизы, допросы специалистов, химия эта проклятая, по которой у него в школе больше тройки никогда не было.
Идея о том, что погибшему Митрохину кто-то из компании подложил в еду горючий препарат, не имеющий ни вкуса, ни запаха, представлялась Антону бредом полоумного. Но поскольку спонтанное внутреннее самовозгорание выглядело бредом сивой кобылы в ясную летнюю ночь, то есть чепухой еще более высокого порядка, то приходилось рассматривать версию, которая в иных обстоятельствах следователю, конечно, и в голову не пришла бы.
К тому же, в ходе допросов выяснились достаточно странные обстоятельства, дававшие пищу для размышлений и вывода об убийстве вне зависимости от способа совершения преступления. С физикой и химией еще предстояло разобраться, а вот с психологией и мотивами кое-что прояснилось.
К примеру, Елена Криницкая, разглядывавшая бабочку, когда рядом горела машина, поведала на двадцатой минуте разговора, что, оказывается, вдова погибшего никогда его не любила и замуж вышла, потому что подошел возраст, а других кандидатов не наблюдалось. Работали Маша и Владимир в разных отделах, познакомилась в буфете, там он ей и предложение сделал — при множестве свидетелей.
Ну и что? Ничего, конечно, если не считать странного намека, сделанного другим свидетелем Виктором Веденеевым.
«Маша, — сказал он, отвечая на нейтральный вроде бы вопрос о знакомых Марии Митрохиной, — общительная женщина, иногда настолько, что…»
«Настолько — что?» — спросил, заинтересовавшись, Антон, но свидетель замкнулся и заявил, что все это чепуха, слухи, говорить об этом он не хочет. Не хочет — это понятно, но что же Виктор все-таки имел в виду?
Да и сам Виктор, как оказалось, был не таким уж нейтральным свидетелем гибели приятеля. Работали они вместе третий год — сначала в одном отделе, потом Владимир Митрохин занялся технологией взрывов в тонких пленках и перешел в лабораторию к Езерскому, о котором Веденеев отзывался, как о гении мирового масштаба. Антон записывал эти сведения исключительно для полноты биографического материала и заинтересовался только после того, как следующий свидетель, математик Даниил Вязников, заявил, что о покойниках, конечно, или хорошо, или ничего, но человеком Митрохин был весьма своеобразным, мог, к примеру, идею украсть и потом тыкать в нос истинному автору собственной статьей, в которой украденная идея обсасывалась до косточек. И каково это было слушать человеку, — тому же Вите Веденееву, к примеру, — который идею придумал, но доказать ничего не мог, а равно и выступить публично против плагиатора? И более того, вынужден был поддерживать с ним видимость дружеских отношений, потому что…
«Потому что — что?» — задал Антон вопрос, ставший, похоже, традиционным. Ответ был тоже вполне прогнозируем. Свидетель Вязников замкнулся и сказал, что все это чепуха, доказать ничего невозможно, а Виктор с Владимиром действительно дружили, вот и на пикник поехали вместе, что лишний раз доказывает вздорность слухов, будоражащих население.
— Вздорны слухи или нет, разрешите судить мне, — заявил Ромашин, на что свидетель Вязников резонно заметил, что судить основательно следователь не в состоянии, поскольку не знает всей сложности отношений в коллективе лаборатории быстрого горения.
