— Песах, я никого не оправдываю, поскольку пока никого и не обвиняю. Психологический этюд, не более.
— Ты сказал, что и женщина присутствовала…
— Очередной слух. Флешмана недавно бросила невеста, и говорят, что не без участия Грубермана.
— Ну и тип, — удивился я. — Он что, ни одной юбки не пропускал?..
— Не могу сказать наверняка. Зимой Флешман познакомился с Алоной Сигаль, студенткой химического факультета. Они встречались, вместы бывали на дискотеках, их часто видели вместе, она и в лабораторию время от времени приходила. В апреле Флешман объявил, что он и Алона намерены пожениться. Как водится, выслушал порцию стандартных «мазаль тов», в том числе и от Грубермана… А месяц спустя, когда его спросили, почему не видно Алоны, Флешман, по словам свидетелей, сказал неопределенно, что, мол, не все идет хорошо, а если быть точнее, то и вовсе плохо. Потом кто-то видел Алону в обществе Грубермана. А Флешман перестал с Груберманом здороваться. При его мягком характере это — поступок…
— И при таком мягком характере Флешман решился на убийство? Перестать здороваться — вот все, на что он был способен, тебе не кажется?
— Да… — протянул Роман. — Но, видишь ли, я не могу в работе руководствоваться словом «кажется». В принципе, это мотив, согласись.
— Разве что в принципе. И все это — слова, слова, слова… Никаких доказательств. Надо полагать, что после допроса ты отпустил всю компанию по домам?
— А что мне оставалось делать? Я мог бы задержать каждого на сутки, но судья Хузман не продлил бы срок содержания под стражей — если бы, конечно, я не представил надежных улик против кого-то одного из них или всех вместе. За сутки я вряд ли сумел бы обнаружить надежные доказательства вины, особенно если все подозреваемые сидят под стражей, и никто из них не может совершить какой-нибудь ошибки. Ведь убийца, кто бы он ни был, не профессионал, может запаниковать, может совершить ошибку…
— Дельно, — согласился я. — Итак, что ты имеешь через двое суток после убийства? Три мотива, трех подозреваемых и отсутствие орудия преступления.
— Слишком много и — ничего, — согласился Роман.
— Твои выводы?
Роман пожал плечами.
— Час ночи, — сказал он. — Как говорят по-русски: думать лучше утром, а не вечером?
— Утро вечера мудренее, — поправил я. — И еще говорят, что лучше думается на свежую голову.
— Голова у меня свежая, — вздохнул Роман, — вот только дельных мыслей в ней нет…
Глава 5
Невидимка
Никогда никакая идея не посещала меня во сне. Из этого следует, что мне далеко до Менделеева или Эдисона. Великим людям легко живется — ложась спать, они знают, что, проснувшись, будут знать решение проблемы. А нам, простым смертным, приходится ломать себе голову, перебирая варианты — с риском упустить удачную мысль или, наоборот, потратить сутки-другие, обдумывая совершенно нелепую, как потом окажется, идею.
Бутлер ушел от меня во втором часу. Уверен, что и его во сне идеи не посещали. Что до меня, то мне снился кошмар, из которого я запомнил единственную деталь: я бежал по бесконечно длинному университетскому коридору, а за мной, планируя, летел лист бумаги, тот, что сорвался с доски объявлений, когда Беркович с грохотом захлопнул дверь лаборатории. Как я ни уворачивался, лист догнал меня и, продолжая полет, перерезал меня пополам на уровне пояса. Естественно, я проснулся в холодном поту.
Сон ушел, и я ворочался с боку на бок, возвращаясь к рассказу Романа и мысленно разглядывая каждого из подозреваемых, как портной во время примерки скептически разглядывает фигуру клиента.
Какой мотив самый существенный? Женщина? Карьера? Деньги? Кто-то из детективщиков, кажется, Джо Алекс, насчитал всего восемь классических причин для убийства. Женщины, деньги и карьера входят в этот список. Значит, убить мог любой из трех.
Пойдем иначе. Если мотив не помогает, значит, отталкиваться можно только от орудия. От стилета, кинжала, толстого шила — в общем, чего-то узкого и длинного. Будем отталкиваться от того, что полицейские искали хорошо, и ножа в лаборатории нет. Значит, кто-то должен был принести его и унести с собой. Кто-то должен был войти в лабораторию, передать нож убийце, а потом забрать. Так, чтобы никто не увидел? Чепуха, все трое утверждают, что никто в лабораторию не входил и не выходил. Разве только…
Есть у Честертона рассказ «Невидимка». Разве не такая же ситуация? Некто убивает человека, и все свидетели в голос утверждают, что никого поблизости не было. Никого, кроме… почтальона. На почтальона внимания не обратили. Он был, но его как бы и не было. А в нашем случае… Ну, конечно, араб-уборщик. Если бы он вошел в лабораторию со своей шваброй и стал драить пол, обратили бы на него внимание уважаемые докторанты? Вполне могли и не обратить. Уборщик — это нечто эфемерное, деталь интерьера. Вошел и вышел. Вошел, убил и вышел. Или: вошел, забрал нож и вышел.
Значит, два варианта. Первый: убил уборщик, и тогда нужно искать мотив. Второй: убил все-таки кто-то из докторантов, и тогда с мотивом все в порядке, а арабу он мог заплатить, чтобы тот забрал ножик и молчал…
Рискованно. Убийца мог, конечно, рассуждать, как герои Честертона, но был ли он уверен, что двое его коллег действительно не обратят на уборщика никакого внимания? Не мог он быть в этом уверен. Тогда остается единственный вариант: убил араб. Мотив? В списке Алекса их восемь — неужели не подойдет ни один, если сильно подумать? И девятый, кстати, тоже нельзя отбрасывать, пусть это и не классический повод для убийства: национальная ненависть. Араб убил еврея. Не Грубермана как личность, а…
Нет, это уж совсем сложно. Террористу нужна публика, нужен внешний эффект. Взорвать автобус. Ударить ножом туриста на людной площади. Убить работодателя, который…
Работодателя? А может ли быть, что этот араб, как его… да, Махмуд Фатхи, знал Грубермана, имел с ним какие-то дела, они повздорили, и этот Фатхи, улучив момент… Какой-то уборщикк с шваброй. Человек-невидимка. Вошел, убил и вышел, а докторанты были заняты своими делами и…
Через полузакрытые шторы в комнату ворвался первый солнечный луч, и, как это часто бывает, осветил не только стены, но и мысли. В темноте думается как-то иначе, чем на свету, простых противоречий не замечаешь. Не мог уборщик незаметно войти в лабораторию, поскольку она была заперта изнутри. А если араб был сообщником, то убийца должен был подойти к двери, открыть ее, впустить этого Фатхи и выпустить, а потом опять запереть дверь… И никто не обратил внимания? Чушь.
Нет, задача не решалась, и я поднялся с тяжелой головой, Рина уже ушла на работу, завтрак пришлось готовить самому, а потом еще и есть его без всякого аппетита.
Уже выходя из дома, подумал: не позвонить ли Роману, не посоветовать ли допросить араба не как свидетеля, а как соучастника или даже подозреваемого? Я не знал, правда, как отреагирует Роман на мой совет. Одно дело — неспешная беседа двух соседей-приятелей за чашкой кофе, и совсем другое — звонок в управление, и совет какого-то дилетанта. А если комиссар Бутлер так и не обратит внимание на араба-уборщика? Что он скажет мне в таком случае, когда я сообщу, что имел неплохую идею, но постеснялся ею поделиться? Я остановился на пороге, но не смог сразу вспомнить служебный номер комиссара Бутлера. Искать записную книжку не хотелось, и я захлопнул дверь.
