— Будет, — пообещал Роман, сворачивая с Жаботинского на Ибн-Гвироль и включая сирену, потому что в центре города даже в этот ранний час движение было весьма оживленным. Сделав еще один поворот, он загнал машину в тупичок, где уже стоял полицейский автомобиль, и место оставалось только для пешехода не особенно крупных габаритов. То есть, для меня. Роману пришлось протискиваться боком. Кажется, он ушиб бедро, потому что, пока мы поднимались на второй этаж, шипел под нос нечто, не очень употребимое в приличном обществе.
У двери в шестую квартиру стоял полицейский.
— Привет, Реувен, — бросил Роман на ходу, и мы вошли в холл.
Сначала мне показалось, что я оказался на вилле Гольдфарба — мебель в салоне была в точности такой же. На стенах в том же порядке висели картины, перед ними стоял инспектор Соломон и рассматривал пейзажи с видом скучающего посетителя Лувра, так и не добравшегося до зала с «Джокондой».
— Вот эти четыре полотна, — сказал Роман, — те самые, что исчезли с виллы Гольдфарба.
— Диван вы специально перевезли сюда для создания достоверности? — спросил я, зная, естественно, каким будет ответ.
— Эта квартира принадлежала Гольдфарбу, — объяснил Роман то, что мне и так уже было ясно. — Он купил ее почти год назад и скрыл покупку от родственников.
— Не проинформировать — не значит скрыть, — назидательно сказал я.
— Согласен, — Роман наклонил голову. — Тем более, что к тому времени с женой он уже был в разводе, а племяннику отказал от дома. Нам тоже, как видишь, понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить эту квартиру. Гольдфарб бывал здесь не часто. По словам соседей, приводил гостей, в основном, женщин.
— Не предосудительно, — заявил я. — Будь у меня вторая квартира, я делал бы то же самое. Но у простого историка…
— Ясно, Песах, — прервал меня Роман. — Рине я о твоих словах не скажу по той причине, что она обещала больше не пускать меня на порог. Поэтому — к делу. Что скажешь?
— То же, что и ты. Гольдфарб, оборудуя квартиру, перенес сюда часть картин с виллы, а туда еще не успел приобрести новые. Следовательно, ограбления не было, версия провалилась, и все нужно начинать сначала.
— Чему ты, естественно, очень рад, — вздохнул Роман.
— Есть один момент, — продолжал он, — в кабинете Гольдфарба за секретером стоят свернутые трубкой четыре полотна. Желаешь взглянуть?
Мы прошли в кабинет. Картины уже не были свернуты, инспектор Соломон развернул их и разложил на полу. Специалист по истории вовсе не обязан разбираться в живописи, но даже на мой непросвещенный взгляд пейзажи, что висели сейчас в салоне, были шедеврами по сравнению с этой мазней. Я так и заявил.
— Это не мазня, — обиделся за хозяина Роман. — Это тоже пейзажи, но выполнены современными израильскими художниками. Стоимость картин, кстати, ненамного ниже фламандских.
Я пожал плечами:
— О вкусах не спорят. Гольдфарб решил поменять картины — его дело. Или ты продолжаешь настаивать на версии ограбления? Тогда ты должен предположить, что грабители поступили не очень разумно, пряча награбленное на городской квартире Гольдфарба.
— Чтобы ты не сотрясал воздух попусту, — сказал Роман, — поехали в управление, по дороге я тебе расскажу, как развивались события.
Пробираясь к машине, комиссар ушиб себе другое бедро, и потому всю дорогу до управления полиции морщился и не реагировал на мои вопросы.
* * *
Пойдя по ложному следу, следствие потеряло почти двое суток. Убийца — теперь уже было ясно, что речь идет именно о хладнокровном убийстве, а вовсе не о трагической случайности при попытке ограбления, так вот, убийца за эти сорок восемь часов вполне мог бы и покинуть Израиль.
Расследование опять начиналось с нуля, и нужно было пересмотреть под новым углом зрения все улики. Чем Роман и занимался с девяти вечера, после встречи с адвокатом Авишаем, оформлявшим одиннадцать месяцев назад покупку квартиры. Как оказалось, Гольдфарб решил приобрести вторую квартиру сразу после развода. Он сам выбрал район в центральной части Тель-Авива и поручил поиск посреднической конторе «Адлан». В течение трех месяцев Гольдфарбу было предложено несколько вариантов, но его то не устраивал этаж, то цена, то улица, по его мнению, была слишком шумной. Наконец, приемлемый вариант был найден, и здесь у адвоката Авишая не оказалось никаких проблем — продавец и покупатель очень быстро обговорили условия, подписали договор, и Гольдфарб внес всю сумму одним чеком. Почему бы нет — деньги у него были.
Никто теперь не мог утверждать этого наверняка, но все говорило о том, что городскую квартиру Гольдфарб хотел обставить по возможности точно так же, как и виллу в Герцлии. Купил такую же мягкую мебель в салон, поставил в кабинет такие же кресла, и даже картины повесил в таком же порядке. Ну что тут скажешь — причуда богача. Были бы у меня такие деньги, я бы… Впрочем, картины покупать я бы не стал, это точно.
Во всяком случае, вовсе не с целью грабежа, как стало понятно, явился на виллу убийца. В таком случае, возможно, что это был человек, которого Гольдфарб хорошо знал? Человек, которому Гольдфарб открыл дверь, провел в кабинет, и здесь…
Убийца мог войти сам — тогда у него был ключ, поскольку взлом исключался полностью. Тем более важно было разобраться со всеми, кто имел доступ на виллу в прошлом и настоящем.
Что до мотива, то наиболее естественным, по мнению Романа, было предположение о том, что убийство как-то связано с бизнесом Гольдфарба. Или с наследством. Короче, во внимание принимался самый распространенный мотив — деньги.
В список подозреваемых сразу же попали два новых лица: коммерческий директор фирмы по производству пластмасс Леон Кантор и главный бухгалтер Пинхас Абрамович. Оба пользовались неограниченным доверием Гольдфарба, оба вели дела фирмы больше десяти лет, оба обладали полной свободой действий и оба вполне могли надувать хозяина на десятки тысяч шекелей. Причем не ежегодно, а ежемесячно. Разве не разумно было предположить, что, сколько веревочке не виться…
Короче, Гольдфарб мог узнать о махинациях, вызвать преступников на виллу для объяснений, а они — кто-то один или оба вместе…
Понятно, да?
Мне было понятно. Особенно изящным выглядело предположение о том, что, убив хозяина, Кантор и Абрамович продолжали вести прежний образ жизни, проливали слезы на похоронах и воображали, видимо, что полиция никогда не выйдет на их след.
— Песах, — сказал Роман в ответ на мои сомнения, — они просто обязаны были вести себя как раньше. Или ты воображаешь, что у убийцы должен быть затравленный взгляд, неуверенная походка, а при слове «полиция» он должен вздрагивать и прятаться за ближайшим деревом?
Мы вошли в кабинет Бутлера — узкий как христианский гроб, и я поспешно занял место в единственном крутящемся кресле. Глаза слипались, и я боялся, что мои серые клеточки спросонья могут упустить важный поворот в рассуждениях. Нужно было удвоить внимание, и я сделал это, надавив пальцами на виски.
