Что делать? Опускаться в подземелье, где за это время могла начаться, например, регистрация рейса «Париж-Ад»? Мне это вовсе не представлялось невероятным. Стоять на месте тоже смысла не имело, да и было опасно для жизни — не знаю почему, но мне воображалось именно так.
Я подхватил кейс, ставший неожиданно тяжелым (неужели мне сунули-таки туда бомбу?), и побрел вдоль американских стоек, трезво отметив краем глаза, что здесь все было как у людей: оставив багаж, пассажиры гуськом направлялись к воротам с надписью «выход на посадку» и эскалатору, поднимавшему счастливцев на недоступный мне второй этаж.
Должно быть, я слишком пристально глазел на американских пассажиров, нарушая их чувство национальной гордости, ко мне подошел служащий с биркой одной из авиакомпаний и участливо спросил:
— Месье кого-то ищет? Возможно, я могу помочь?
— Да… — протянул я, обрадовавшись звукам английской речи. — Мне нужно на посадку.
— Месье уже зарегистрировал багаж? На какой рейс?
— Да… На Тель-Авив.
— О, — широко улыбнулся служащий. — Пожалуйста, месье, выход на посадку номер три.
Он махнул рукой, и я увидел перед собой цифру 3, горевшую над тем самым выходом, куда с энтузиазмом устремлялась заокеанская привилегированная публика и куда, оказывается, мог пройти и я.
В висках сразу перестало ломить, едва я миновал строгого на вид, но добродушного по сути контроллера, одним глазом взглянувшего на мой израильский паспорт и билет.
— О'кей, — сказал он, — поторопитесь, вы можете опоздать на свой рейс.
И эскалатор вознес меня на второй этаж, будто на седьмое небо. Пришлось остановиться у автомата и купить баночку колы — во рту была страшная сухость после пережитого приключения. Опустошив банку, я почувствовал себя человеком: вернулась ясность мысли, и взгляд начал выхватывать детали, на которые я минуту назад не в состоянии был обратить внимание. На табло я нашел номер выхода к рейсу «Аркии» (»посадка заканчивается», сообщала надпись), а сам выход оказался, естественно, в дальнем конце огромного зала, и я поспешил мимо раскрытых ртов магазинов, разрезая своим кейсом, будто тараном ледокола, неподатливую, как арктические торосы, толпу праздношатающихся пассажиров.
Еще минуту спустя я шел по гибкому коридору к самолету, у открытой двери которого меня (меня одного, и никого другого!) ждала стюардесса, и улыбалась она мне одному, потому что я и стоял перед ней один — последний пассажир этого рейса. Как только я вошел в салон, один из членов экипажа начал задраивать дверь.
Мне захотелось прислониться к стене и минуту постоять в задумчивости. Я и представить себе прежде не мог, что нарушение привычного порядка может таким странным образом повлиять на психику. Ну хорошо, в Орли пассажир после регистрации опять попадает в общий зал, а уж оттуда — в зону паспортного контроля. Ну хорошо, непонятно тогда, для чего служба безопасности вынимает из пассажиров душу, если уже после контроля каждый может опять оставить багаж без присмотра, и любой случайный террорист непременно положит вам в багаж взрывное устройство с часовым механизмом. Ну хорошо, все это — французская безалаберность, помноженная на еврейскую подозрительность. Но разве это причина впадать в панику и носиться по аэропорту с выпученными глазами и высунутым языком?
— Месье, — сказала стюардесса, — займите, пожалуйста, свое место. Двадцать шестой ряд, у окна справа.
«Аркия» арендовала для своего чартерного рейса небольшой DC-8, четыре кресла в каждом ряду. В моем ряду справа от прохода сидела и читала журнал блондинка, которую я заметил на регистрации. Она подняла на меня взгляд, привстала и произнесла мелодичным голосом сирены:
— Пожалуйста, проходите, ваше место у окна.
Я положил кейс на багажную полку и протиснулся на свое место, ощущая запах дорогих духов. Женщина опустилась в кресло, пристегнулась ремнем и отгородилась от меня журналом.
Завыли турбины.
* * *
В Париже я был впервые в жизни. Я имею в виду эту жизнь, потому что в одной из предыдущих я наверняка был коренным парижанином, может, даже каким-нибудь бароном из не очень состоятельных, владельцем тощих земель где-то в низовьях Роны. Так мне показалось сразу же после того, как я вышел из автобуса около Дома инвалидов и, несмотря на третий час ночи и отсутствие знакомых ориентиров, точно знал, в каком направлении мне нужно идти, чтобы выйти на набережную Сены — почему-то именно Сену я считал своим долгом увидеть в первые же минуты пребывания в столице Франции.
Постояв над темной водой и вызвав подозрительное любопытство полицейского, я поймал такси и поехал в свой отель на Севастопольском бульваре, заказанный оргкомитетом конференции вовсе не для меня. Лететь и выступать с докладом должен был профессор Бар-Леви, но за неделю до начала конференции он врезался на своем «даяцу» в дорожное ограждение, и все бы обошлось, но рядом стоял каток для утрамбовки асфальта — на шоссе номер 1 третий месяц велись работы, единственной целью которых было создавать в часы пик пробки длиной не менее десяти километров. В результате профессор оказался в больнице, с переломами обеих ног, белый «даяцу» — в ремонтной мастерской, с капотом, превращенным в гармошку, я — в Париже, с ощущением неожиданно свалившегося счастья, и лишь дорожный каток вышел из этой истории без видимых изменений.
Вообще говоря, я должен был выступить с докладом, подготовленным профессором Бар-Леви, сыграв роль ретранслятора. Но были у меня и свои цели, которые я не преминул осуществить, оказавшись среди коллег. Несколько лет я работал над темой, которая к содержанию конференции отношения не имела. Историческая наука, однако, не столько логична, сколько непредсказуема. Разбираясь в архивах и анализируя то или иное событие, никогда не знаешь заранее, удастся ли завершить исследование, соблюдая «чистоту темы». Непременно вмешается какой-нибудь неучтенный фактор, и вместо ожидаемого «Влияния ирано-иракского конфликта на экстремистские мусульманские движения в Южном Ливане» получается, например, «Поставки вооружения чеченской оппозиции». Именно об этих поставках и кое-каких подводных камнях, мешавших мне в завершении темы, я и хотел поговорить с российскими и американскими коллегами-историками. Прежде всего, как ни странно, с американскими, потому что именно от них ожидал получить интересовавшую меня информацию об «иранском» и «курдском» следе. На Парижскую конференцию я не собирался по причине, вполне тривиальной: в моем годовом бюджете эта поездка не была предусмотрена…
Номер в гостинице «Климат Франции» оказался уютным, но мне, естественно, не спалось, и часов в семь, задолго до обозначенного в расписании завтрака, я вышел на пустынный еще бульвар, чтобы вдохнуть воздух Парижа. Воздух был прохладен, свеж и в меру насыщен городским букетом запахов, разделить который на составляющие, повидимому, было невозможно, поскольку в нем, кроме стандартных запахов бензина, пригорелого масла, резиновых покрышек, присутствовал еще совершенно неопределимый аромат, присущий только данному городу и никакому другому, аромат, в котором нет ничего материального, один лишь дух, имя которому Париж. Или Москва. Или, соответственно, Тель-Авив.
