Я повернул на улицу Сен-Дени, которая ранним утром вовсе не соответствовала своей репутации — здесь было пусто, под ногами шуршала бумага, закрытые жалюзи магазинов крепко сжали свои челюсти, а проститутки, главная достопримечательность этого района, видимо, легли уже спать после трудовой ночи. Рекламы секс-шопов выглядели уныло и вовсе не призывно, и я, не останавливаясь, прошел до Форума, свернул к Центру Помпиду, постоял у вертящихся фигурок фонтана и вернулся в гостиницу, едва успев к концу завтрака.
После прогулки осталось ощущение, что мне знаком каждый дом, что я уже жил здесь когда-то. А потом начались заседания, доклады, разговоры с коллегами, каждому из которых приходилось заново рассказывать о том, почему в Париж не приехал профессор Бар-Леви. Конечно, я выкраивал время и за четыре дня успел побывать и в Лувре, и на смотровой площадке собора Нотр-Дам, и на макушке Эйфелевой башни, и на Монмартре, и даже доклад свой, импровизированный и не обозначенный в программе, я успел подготовить и прочитать, точно уложившись в отведенные мне от щедрот организаторов четверть часа.
Доклад привлек внимание, и несколько часов промелькнули как один миг — сначала мы долго сидели в фойе за низком столиком с доктором Джонсоном из Принстона, и мне стали ясны кое-какие подводные камни в истории сотрудничества Дудаева с иракскими курдами. Потом ко мне подошел Акимов из Российского военно-исторического института, я прекрасно знал этого человека по его нетривиальным публикациям, разговор наш удался; по-моему, Акимов тоже получил от меня кое-какую информацию, которой не обладал прежде. Во всяком случае, расстались мы с ощущением взаимной симпатии, и краткие беседы с другими коллегами я проводил уже с иным ощущением: будто, приобретя билет в бизнес-класс, я неожиданно оказался в салоне первого класса, где меня приняли как своего.
Вчера, в последний день конференции, я обнаружил, что деньги у меня подошли к концу, хотя я почти не ходил по магазинам. Мне даже нечем было заплатить за билет на заключительный банкет, что, впрочем, совершенно меня не огорчило. Все уже было сказано, необходимые знакомства завязаны, и лишняя рюмка «Камю», выпитая в приятной компании, не могла добавить ничего. Я хотел в последний вечер еще раз побродить по набережной Сены, от моста Александра Третьего до бульвара Монпарнас. Но месье Анри Фабри, председатель местного оргкомитета, рассудил иначе и вручил мне бесплатный билет, сказав с улыбкой, что это всего лишь скромная оценка моего доклада, ставшего для него лично приятной неожиданностью. Я принял билет, теряясь в догадках: считать ли слова Фабри комплиментом или, напротив, завуалированным жестом пренебрежения: мол, доклад твой не настолько хорош, чтобы включать его в уже подготовленные материалы форума, добрая выпивка — вот его истинная цена…
Я отправился на банкет, так и не разрешив эту простенькую логическую задачку, и неожиданно надрался. Как иначе я могу назвать то, что произошло? Человек я, вообще говоря, непьющий, бокал вина или рюмка коньяка — максимум, на что я способен. Но разве можно отказаться, если к тебе подходит коллега, доктор Жорж Саразин из исследовательской группы Лионского гуманитарного колледжа, говорит два-три лестных для твоего самолюбия слова и поднимает бокал за здоровье и знакомство? А если число коллег достигает полусотни?
Я не помню, когда начал отключаться, все происходило постепенно. Проснулся я, во всяком случае, в своей постели от надрывного телефонного звонка: портье предупреждал, что я могу опять опоздать на завтрак…
Самолет резво побежал по дорожке, турбины перешли на визг, и минуту спустя, высоко задрав нос, DC-8 поднимался в небо. Почему-то именно сейчас выпитый вчера вечером коньяк решил напомнить о себе. Я пригнул голову и сидел, не шевелясь. Бунт желудка лучше всего подавлять, не обращая на него внимание. Хороший совет, когда даешь его кому-нибудь из своих врагов. Бумажный пакет лежал передо мной в кармашке на спинке впереди стоявшего кресла, но мне казалось унизительным пользоваться этим достижением цивилизации, когда рядом красивая женщина спокойно читает журнал, где на картинках наверняка изображены мускулистые мужчины, поражающие своих противников одним лишь взглядом.
Пришлось терпеть.
Хорошо, что маршуты современных лайнеров проходят на высоте десяти-одиннадцати тысяч метров. Если бы самолету пришлось взбираться на сто километров, я наверняка не выдержал бы. Но десять километров — ерунда, несколько минут подъема, растянувшиеся, впрочем, на добрый час моего субъективного времени. Когда погасло табло «Пристегните ремни», и желудок, который, вероятно, умел читать, успокоился и улегся отдохнуть на диафрагму, я был способен лишь на то, чтобы, скосив глаза, убедиться в любви моей попутчицы к чтению.
Вероятно, я задремал, потому что из сумеречного состояния меня вывело тихое бормотание: стюард просил подготовить столики для ужина, перед которым пассажирам будут предложены легкие напитки.
Я опустил столик. Ужасно захотелось чего-нибудь холодного, желательно со льдом. Ужин я, пожалуй, отдам врагу, но за банку колы готов убить лучшего друга…
Сухость во рту не исчезла, в висках ломило по-прежнему, желудок опять дал знать о себе желанием выплюнуть куда-нибудь свое убогое содержимое, и я закрыл глаза, сосредоточившись на приятном воспоминании о замечательном пиве, выпитом позавчера в кафе на площади Бастилии. Когда я открыл глаза, осушив банку пива до самого донышка, то увидел соседку, державшую в руке стакан с соком. Стюардесса уже протащила свой шкаф на колесах мимо нашего ряда кресел, и теперь, чтобы получить колу, мне пришлось бы повысить голос или каким-то иным способом дать знать о себе. И хотя сухость во рту стала просто нестерпимой, я решил подождать, когда стюардесса потащит свой шкаф с вожделенными напитками в обратном направлении.
Соседка допила сок и оглянулась, чтобы передать стакан стюардессе. Черт, хорошо ей, это видно даже по румянцу на щеках. И голова у нее никогда не болит. А бокал с соком ей обычно подают поклонники, едва уловив мимолетное желание. Я отвернулся к окну, не желая наблюдать эту картину, пусть и возникшую лишь в моем воображении. Самолет будто катился по торосам и льдинам облаков, пронизывая насквозь их нематериальную твердь.
Я услышал странный хрип и обернулся.
Моя соседка привстала в кресле, и правая рука ее, сжимавшая пустой стакан, слепо шарила в воздухе. Левой она вцепилась в подлокотник кресла, и это, видимо, помогло ей удержать равновесие и не упасть в проход. Я видел, как побелели костяшки ее пальцев, сжимавшие стакан, но все происходившее производило впечатление кинематографического трюка — до меня просто не доходило, что в полуметре разыгрывается настоящая драма или даже трагедия. Правильно реагировать на окружающее я начал лишь после того, как женщина, выпустив стакан, упавший на столик, выгнулась дугой и застонала так громко, что сразу привлекла к себе внимание стюардессы, уже прошедшей со своим шкафом на колесиках в конец салона, и пассажиров с соседних рядов.
Я протянул руки, пытаясь придержать соседку за талию, обнаружил, что так и не освободился от ремней после взлета, но уже не было времени искать неподатливую пряжку, и я в очень неудобной позе, по сути беспомощный (попробуйте помочь кому-то, оставаясь привязанным!), сдерживал обеими руками странный порыв женщины сломать собственный позвоночник, выгнувшись наподобие колеса.
