Когда солнце стало клониться к горизонту, Симеон направил колонну в вади; дорога вгрызалась в крутой склон, петляя между скал. Вскоре проход стал таким узким, что пришлось двигаться гуськом. Кони осторожно ступали по тропе, держась подальше от острых стен. То и дело лошадь задевала камешек, и он катился вниз по склону, сопровождаемый дождем гальки. Русло совершенно пересохло, и под палящим солнцем не росло никакой зелени; шум проходящей колонны эхом отзывался в нависающих каменных стенах.
До заката осталось не больше часа.
— Симеон, на дороге ночевать не следует, — напомнил Катон.
— Чуть дальше есть широкий карниз. Там и разобьем лагерь.
— Это безопасно?
— Да. Тропа тянется в обе стороны от карниза, другим путем туда не доберется никто, даже горная коза.
Катон удовлетворенно кивнул.
Всадники выбрались на карниз с последними лучами солнца, уходящего за горизонт. Небо зажглось оранжевыми и пурпурными оттенками. Солдаты устало спешились и привязали лошадей подальше от края. Из седельных мешков достали корм и распределили между лошадьми. Оптион выставил часовых на тропе по обе стороны от карниза, остальные стали готовиться ко сну.
Макрон приказал костров не жечь. В чистом горном воздухе огонь будет заметен за много миль и выдаст бандитам — или, хуже того, сикариям — расположение отряда. С наступлением темноты Макрон, Катон и Симеон сели на плоский камень и стали смотреть на запад, на долину Иордана. Слева протянулось Мертвое море — темное и зловещее, под стать своему названию. На другом краю широкой долины горели далекие костры; воздух был настолько прозрачен, что Катон различал даже искры.
Он протянул вперед руку:
— Это Иерусалим?
Сидящий рядом Симеон прищурился и кивнул:
— Да. У тебя острый глаз, римлянин. Очень острый.
— У нас без этого никак.
Макрон поежился.
— Холодно. Там, внизу, мне и в голову бы это не пришло.
— Ночи станут еще холоднее, когда поднимемся на плато, — сказал, вставая, Симеон. — Пойду принесу одеяла.
— Спасибо.
Проводник двинулся в сторону темных фигур солдат, готовящихся ко сну. Катон запрокинул голову и устремил взгляд в небо. Оно, как и говорил Симеон, было прекрасно. Сотни звезд сверкали холодным неземным светом.
— Ты знаешь, я, кажется, понимаю, почему наш друг любит такую жизнь.
— Что тут любить? — проворчал Макрон. — Холод, вокруг враждебные местные, и поблизости ни приличной харчевни, ни теплой женщины. Всегда мечтал!
— Это да, но посмотри на звезды… Волшебный вид.
Макрон внимательно всмотрелся в затемненные черты друга и с сожалением покачал головой.
— Ты в армии уже сколько, почти четыре года?
— Да. И что?
— И когда ты прекратишь разговаривать, как распроклятый поэт?
— Не знаю, — тихо ответил Катон. — Наверное, когда вдоволь насмотрюсь на этот мир, чтобы устать от него.
— Жду не дождусь, — вполголоса сказал Макрон; возвращался Симеон, держа под мышкой толстые солдатские одеяла.
Утром отряд двинулся дальше. Холодной ночью не всем удалось выспаться, однако усталые солдаты внимательно оглядывали нависающие утесы в поисках признаков опасности. Вскоре тропа расширилась, склоны стали более пологими. Катон вздохнул с облегчением, оказавшись рядом с Симеоном и Макроном.
— Похоже, мы ускользнули.
— Трусливые бабы, — буркнул Макрон. — Вот кто они.
Симеон не ответил. Он внимательно изучал невысокий гребень, который обозначал начало плато. Внезапно проводник натянул поводья.
— Ты поторопился, центурион, — тихо сказал он. — Посмотри туда.
Катон пробежал взглядом по гребню горы и замер, увидев, как группка людей поднимается с камней — их силуэты обозначились на фоне неба. Появлялись еще люди, десятки людей, а потом — шеренга всадников перегородила дорогу на перевале. Оптион прокричал приказ своим людям сбросить поклажу, надеть шлемы и приготовить оружие. Макрон потянулся к рукояти меча.
— Ну вот, начинается, — спокойно сказал центурион.
Симеон оглянулся на Макрона и невесело улыбнулся.
— Неплохо для трусливых баб.
И тут один из всадников послал свою лошадь вперед, к римлянам.
Глава 6
— Это Баннус, — сказал вполголоса Симеон.
Катон, снявший соломенную шляпу и приладивший на голову шлем, удивленно посмотрел на проводника:
— Ты с ним знаком?
— Встречались раньше.
— Надеюсь, как друзья?
— Мы были друзьями много лет назад. Теперь нет.
— Надо было раньше об этом сказать, — проворчал Катон.
— Я не думал, что это важно, центурион. И потом, ты не спрашивал.
— Если мы выпутаемся, хорошо бы получить ответы на несколько вопросов.
Баннус остановил лошадь недалеко от римлян, улыбнулся, узнав проводника, и заговорил по-гречески:
— Когда мои люди рассказали про лучника в форте, мне следовало догадаться. Этих римских солдат сюда никто не звал, но мир тебе, Симеон из Бетсаиды.
— И тебе, Баннус из Ханаана. Чем мы можем служить тебе?
— Пусть эти два римских офицера сдаются. А ты и остальные можете вернуться в Иерусалим — мы только заберем оружие.
Симеон покачал головой.
— Ты знаешь, что это невозможно. Ты покроешь позором меня и мою семью.
Баннус несколько мгновений смотрел на Симеона, потом продолжил:
— Во имя прежних дней снова прошу тебя отдать нам этих двоих и оружие. На моих руках не будет твоей крови.
— Тогда отойди и пропусти нас.
— Нет. Эти двое убили трех моих людей в Иерусалиме. Их нужно казнить — в назидание народу Иудеи.
— А как же я? Я убил трех твоих людей у форта.
— Я сражаюсь с Римом, Симеон. И тебе следовало бы. — Баннус протянул руку. — Идем с нами.
— Нет.
Баннус опустил руку и обратился к всадникам эскадрона:
— Выдайте мне двух офицеров — и останетесь живы. Сложите оружие!
Макрон пихнул локтем Катона.
— Кого он пытается надуть? Он убьет солдат, как только они отдадут оружие! — Макрон сделал вдох, выхватил меч и крикнул Баннусу: — Тебе нужно наше оружие? Иди и возьми!
— Ш-ш-ш! — зашипел Катон. — Ты считаешь себя Леонидом?
[2]
