— Заткнись. Произведем осмотр. Это не больно.
Я, всей душой желая вызвать доверие, бодро закивала головой,
выражая готовность подчиниться и намекая на то, что пора бы уже снять компрессную
повязку. Иванова проникаться доверием не пожелала и спокойно начала осмотр,
снабжая его лаконичными комментариями типа “верхние конечности целы, ссадина в
левом предплечье…”
Потом санитары дружно перевернули меня на живот, при этом
подлая Катерина компресса со рта не убрала. Иванова, пользуясь моим беспомощным
состоянием, задрала пастельно-розовое платье выше спины и отводила душу на всю
катушку. “Гематома в нижней области таза… — жизнеутверждающе чеканила она. —
Сильное уплотнение в области верхней трети бедра…”
И такой срам прямо на глазах у молодых санитаров. Уж лучше
бы операция. Лучше бы она отрезала мне что-нибудь на свой вкус, садистка.
Потом меня опять перевернули на спину, Иванова рявкнула:
— Уколем, — и заговорщически посмотрела на Ефима Борисовича.
Тот кивнул с пониманием, пропищал: “Анечка,” — и бог весть
откуда появилась медсестричка с розовой поросячьей мордочкой.
— Весь комплект? — жизнерадостно поинтересовалась она.
— Безусловно, — с умнейшим видом подтвердил Ефим Борисович.
Мне мигом впороли подряд три укола, после чего на лице
Ивановой отразилось абсолютнейшее удовлетворение.
— Порядок, — резюмировала она и дала знак Катерине убрать с
моего лица компресс.
И уж тут-то я не растерялась, разом высказала свое отношение
к ее произволу.
— Иванова! — завопила я во все легкие, — Столько лет дружу с
тобой, но даже не подозревала кто ты есть на самом деле! Подумать только, так
издеваться над беззащитным человеком! И больные это терпят?
— Больные мне благодарны, — с достоинством пояснила Иванова.
— Несчастные, затравленные лечением больные, готовы руки
тебе целовать, — я кивнула в сторону Катерины, — лишь бы ты не отрезала им
что-нибудь необходимое, а ты их страх принимаешь за благодарность. Таких
ужасов, каких я натерпелась на этом столе, не видела даже в подвале!
— В каком подвале? — заинтересовалась Людмила.
— В любом! — я заерзала, пытаясь освободить руки. — Выпусти
меня отсюда, идиотка! Я чуть разрыв сердца не получила! Разве можно человека
так сразу хватать и бросать на операционный стол? Без всякой психологической
подготовки! Так подло! Так… Так…
Я кипела, я была сама не своя от гнева. Однако, Иванова —
непробиваема. Она спокойно смотрела на мои страдания, потирая свои маленькие ручки
и хрипло приговаривая: “Очень хорошо, оч-чень хорошо. Приходит в себя.” Я же
старалась во всю, давая ей понять, что пришла в себя окончательно. Когда
Ивановой надоело потирать ручки, она рявкнула:
— Заткнись. Могли быть переломы.
— Конечно могли, — завопила я с новым пылом. — Как же не
быть переломам, когда твои балбесы с такой силой крутили мне руки и ноги.
Балбесы стояли поодаль. Они уже вдоволь налюбовались моим
синяком на заднице и теперь с неослабевающим интересом наблюдали за нашей
беседой. Глянув на них, я зашлась с удвоенной силой. Припомнила Ивановой все,
начиная с юности и кончая сегодняшним днем. Иванова с бесстрастным видом
слушала, кивая каждой фразе, словно всякое мое слово является подтверждением ее
диагноза.
— Успокоилась? — строго спросила она, когда я иссякла.
Я парировала гордым молчанием.
— Отвяжите, — приказала Иванова санитарам, после чего я
получила, наконец, свободу, вихрем слетела со стола, выбежала из операционной и
помчалась по коридору.
— Куда? — завопила мне вслед Иванова.
— Куда она? — вторили ей плюгавый и Катерина.
Санитары сохраняли нейтральное молчание.
Я выбежала во двор и обнаружив, что машины с незнакомцем и
след простыл, схватилась за голову и запричитала:
— Все пропало! Все пропало!
Катерина, Ефим Борисович и Людмила догнали меня и стояли
рядом, молчаливо сочувствуя.
— Ничего не пропало, — вмешалась Людмила, когда решила, что
я вполне уже накричалась. — Ты нашлась и здорова.
Ее сентенция не успокоила.
— А дом? А подвал? — заорала я вновь. — Где это? Только он
знает, где я была. Я даже номера его автомобиля не знаю, а сама в жизни не
найду того места, где он меня подобрал.
— Кто подобрал? — встрепенулась Катерина. — Мужчина?
Симпатичный?
“Несчастная, — подумала я, — ты еще не подозреваешь, какое
постигло тебя горе. Узнаешь, что “Хонде” капут, сразу станет не до мужчин.”
Мысль о “Хонде” не добавила оптимизма, она вела за собой
герани, и я завопила с новой силой:
— Это все ты, Иванова, ты виновата! Зачем было меня хватать
и тащить? Не лучше ли сначала расспросить?
— Могли быть переломы, — настойчиво бубнила Иванова.
Мне стало невмоготу. Захотелось сделать ей больно.
— Да я убью тебя! — пообещала я. — У тебя сейчас будут
переломы!
Гнев мой был так велик, что могло случиться по-разному, если
бы не Катерина.
— Надо ехать домой, — вмешалась она, хватая меня за руку и
волоча за угол здания. — Ты уже посинела от холода, да и мой Витька там с ума
сходит. — Она оглянулась на плюгавого: — Ефим Борисыч, надеюсь вы с нами? На
даче продолжим.
— На чем ехать? На чем ехать? — закричала я, собираясь
объяснить, что стало с ее “Хондой”, но в этот момент моему взору предстала
живительная картина: автомобиль Катерины целехонький и без единой царапинки
стоял на автостоянке.
Вкусив такой радости, я обалдело взглянула на Катерину и
прошептала:
— Костюмчик у тебя что надо.
— Еще бы, — разулыбалась она, горделиво одергивая новый
костюмчик, — два месяца шила.
Глава 5
Мы дружно погрузились в “Хонду”. Я села за руль, Катерина рядом,
Иванова и Ефим Борисович расположились сзади. Выехали за пределы мединститута
и… хором загалдели. Речь каждого (по отдельности) была полна чувства и
содержания, все вместе — табор. Каждый хотел высказаться и поделиться
накопленной информацией. Я считала, что имею на это самые законные права, и
потому галдела громче других. Даже бас Ивановой тонул в моем сопрано. Время от
времени мы выдыхались, наступала короткая тишина, которую мы тут же взрывали
дружным хором. Шуму — бездна, информации — ноль. Так продолжалось до самого
Азовского моря. Лишь увидев Катерининого Витьку, рысью мечущегося по двору, мы
умолкли.
