Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещать
Тате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные:
чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чисто
философского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.
“Вот сижу в приличном месте, — думала я, тщательно
прожевывая телячьи почки, — “Клуб три кота”, вокруг достойнейшие люди и
павлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды,
напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то не
покидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей “малине”.”
— Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, — словно подслушав
мои мысли, выдала сообщение Тата. — Есть и мужской. Мальчики, — она
сладострастно причмокнула губами, — пальчики оближешь.
— Ты их что, ешь? — спросила я.
— Скажешь тоже, — рассмеялась Тата. — Хотя некоторые такие
милашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какие
развлечения, — Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: “Ну точно
“малина”.”
Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществе
Таты об этом не могло быть и речи.
— Слушай, а как ты сюда попала? — внезапно заинтересовалась
она.
— Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка,
пионервожатой у нас была.
— Помню, помню, жутко культурная и писклявая, — рассмеялась
Тата.
— Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. … Как
сапожник.
Тата взгрустнула.
— Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперь
занимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?
— Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делиться
опытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.
— Да-а, помнится, она меня любила.
— Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась на
пятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я на
концерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знамени
состряпала мини-юбку.
Тату передернуло.
“Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,”
— отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.
— Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь —
куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и из
старой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…
— Зачем? Когда и прежние еще живы…
— Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышла
замуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком
(это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно,
и стяжатель, но меня не напрягает — делаю, что хочу. Денег море. Все мне
кланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, — скучно. Детей у меня нет, вот это жалко.
Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда меня
бросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.
Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Даже
пожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли о
доме? Нет, это из другой оперы.
— Пробовала работать — лень, — продолжала плакаться Тата. —
Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-то
была круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи:
“Учись-учись, учись-учись!” Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу стать
инженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше от
матери.
— А у меня нет матери, — грустно сказала я. — Я бы от нее
никуда не уехала.
Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:
— Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегда
меня удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, но
больше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина Анна
Адамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье с
меховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой и
слушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назвать
дурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, как
она?
— Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.
Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и я
увидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, не
знающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало ее
жалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:
— Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным во
рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.
— Я ей завидую! — просветленно воскликнула Тата. — Ах, как я
ей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочу
напиться! Давай напьемся?
Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:
— Не сегодня, у меня дела.
Тата тут же сменила истерику на деловитость.
— Какие дела? — спросила она с похвальной трезвостью. — Могу
помочь?
Радости моей не было предела.
— Можешь! Можешь, если захочешь!
— Конечно захочу. Говори, что делать.
— Надо найти один дом, дачу, — и я подробно описала все
приметы.
Тата задумалась.
— Это за городом? — после короткой паузы спросила она.
— Да, причем, могу точно сказать откуда выехала, но как
попала туда — убей не помню.
— Пьяная что ли была?
— Нет, просто ехала без всякой цели и случайно забрела на ту
улицу, а теперь весь город исколесила, а найти это место не могу.
— А зачем тебе тот дом?
Вопрос Таты поставил меня в тупик. Надо признаться, совсем к
нему не была готова. Пришлось срочно изобретать версию.
— Захотела пить, зашла в первый попавшийся дом и забыла там
сумочку с документами, — объяснила я, внутренне гадая не слишком ли глупо
придумано.
Но Тата подошла к моей версии со всей серьезностью.
— Деньги в сумочке были? — деловито спросила она.
— Нет, только документы.
— Тогда есть надежда. Значит так: даем объявление в газету,
обещаем крупное вознаграждение и ждем. Устраивает?
— Совсем не устраивает, — ужаснулась я. — Вдруг хозяин дома
не читает объявлений? И потом… — я замялась, краснея и тупя взор. — …Мне
хотелось бы видеть хозяина живьем.
