Тата обрадовалась.
— Симпатичный?
— Более чем.
— Ну-у, так бы сразу и сказала. Будем искать. Прямо сейчас.
Где, говоришь, живет эта портниха?
Я подробно объяснила, и мы отправились на поиски.
Глава 7
От ворот портнихи очень скоро выехали мы на злополучную
трассу.
— Места знакомые, — отметила Тата.
— До боли, — простонала я. — Могу уже предсказывать что идет
за чем. Вот сейчас будет ресторанчик “У Миши”. А дальше…
Тата нетерпеливо перебила.
— Раз изучила этот район трассы, так нечего здесь и делать,
— тоном не терпящим возражений сказала она. — Поедем в обратную сторону и так
метр за метром прочешем окраины Ростова.
— Но я не ездила в обратную сторону.
— Ты заблудилась и знать не можешь куда ездила, а куда нет.
Слушай меня. Мы найдем твоего хозяина, — Тата подмигнула.
— Хозяина дома, — степенно поправила я, давая понять, что не
люблю таких шуток.
До наступления темноты мы колесили по окраинам, но ничего
похожего не нашли. Дальнейшие поиски были бессмысленны; мы решили перенести их
на следующий день.
— Не расстраивайся, — успокоила меня Тата, — найдем,
обязательно найдем. Вот завтра утром встретимся и все будет тип-топ.
На этом мы и расстались. Тата пересела в свой “Бентли”,
который принимал пассивное участие в поисках, и помчалась развлекаться, а я
отправилась к Катерине на дачу.
Вспомнив на полпути, что не продала ни одной герани, я
устыдилась и решила схитрить. Подъехала к автобусной остановке, выставила несколько
горшков на скамейку и с чувством выполненного долга поехала прямо к Масючке.
Там я отчиталась о проделанной работе и выложила из своего кошелька необходимую
сумму. Масючка пришла в восторг, расцеловала меня, побежала в оранжерею и
вынесла новые горшки взамен якобы проданных. С незаметным вздохом я погрузила
их в багажник.
У Катерины мне пришлось еще раз отчитаться о проделанной за
день работе. На этот раз перед Ивановой, явившейся из своего мединститута
подозрительно рано. Она внимательно выслушала меня и спокойно сказала:
— Не верю.
Моя душа ушла в пятки. Бог знает почему, но я иногда трушу
перед этой занудой.
— Чему не веришь? — осторожно поинтересовалась я, не
собираясь сдаваться.
— Ни одному твоему слову.
— Но почему?
— Потому что цветы ты выбросила.
— А деньги?
— А деньги Масючке отдала свои.
Я, вдруг, поняла, почему трушу перед Ивановой: она слишком
хорошо меня знает. Естественно, я и торговля — несовместимы. Но не могу же я
позволить Ивановой торжествовать.
— Как хочешь, только все было так, как я рассказала, —
возразила я.
Иванова вскинула одну бровь (здорово это у нее получается) и
рявкнула:
— Лучше скажи, где болталась.
И тут я вспомнила про Татьяну и ухватилась за нее, как
утопающий за соломинку.
— Знаешь кого я сегодня встретила! — воскликнула я, наполняя
свой голос интонациями радости и надеясь этим же заразить Иванову.
— Кого? — хмуро пробасила она, ничуть не заражаясь.
— Свою одноклассницу Танечку Власову…
Я собралась удариться в прошлое и привести ряд эпизодов из
жизни Танечки, чтобы Людмиле легче было восстановить ее образ, но не тут-то
было.
— Терпеть не могу Власову, — рявкнула Иванова, давая понять,
что память ее на должном уровне.
Я слегка удивилась, поскольку в школьные годы тоже была
уверена, что пионерка Власова любимица вожатой Люды.
— А Власова считает, что ты от нее без ума, — не без
ехидства сказала я.
— Зубрилка и подхалимка, — вынесла приговор Иванова, ставя
точку на этой теме.
Мне стало обидно. Есть ли у этой Ивановой хоть что-нибудь
святое? Я встретила подругу детства, ее подшефную и, вдруг, такая черствость.
Напрочь лишена ностальгических чувств.
— Иванова, ты зануда и сухарь. Поэтому от тебя родной муж
сбежал… и сын. А все оттого, что ты никого не любишь.
— Власову не люблю. Если муж сбежал по этой причине, туда
ему и дорога, — заключила она и, подумав, добавила: — Его я тоже не люблю.
— А кого ты любишь? — возмутилась я.
— Тебя, дуру! — рявкнула Иванова и вышла из моей комнаты, в
сердцах хлопнув дверью так, что штукатурка с потолка посыпалась.
Мне стало стыдно. Обидела хорошего человека. К тому же
любящего меня, дуру. Я решила подлизаться и бодрым шагом отправилась в комнату
Ивановой, но ее там не оказалось. Она сидела в столовой и плакала. Тут мне
ничего другого не оставалось, как к ней присоединиться. Иванова пригребла меня
к себе, и мы горько рыдали дуэтом. Каждая о своем. Я жалела Иванову, а она себя
и, как выяснилось позже, Моргуна.
— Ты куда его дела? — бросила она мне упрек, когда мы
наплакались и насморкались вдоволь.
Я пришла в ужас.
— Как? Разве он не дошел до кафедры?
Людмила скорбно покачала головой.
— Нет.
— Я высадила его на Большой Садовой, — солгала я, решив не
вдаваться в подробности с воротами портнихи. — Он был не очень трезв, дрожал и
жаловался на давление и возраст. Что же делать? Надо его искать. Ты звонила
домой?
Людмила опять покачала головой.
— Нет, может ты позвонишь? — жалобно попросила она.
Мне было непривычно видеть ее такой жалкой и поникшей. Стало
не по себе, словно почва ушла из-под ног. И что это на нее нашло? С каких это
пор Иванова стала такой робкой и стеснительной? Да еще из-за какого-то
ничтожного Моргуна. Плешивого. Умника. И алкоголика.
Тут призадумаешься…
И, вдруг, меня осенило. Осенило чисто интуитивно, потому что
Иванова славилась своей исключительной верностью мужу и ни в каких амурах не
была замечена. Она вообще ни в чем не была замечена, только в работе. Если до
развода у нее еще была какая-то видимость личной жизни, то после развода
осталась одна работа.
А ведь Иванова в юности была настоящая красавица, просто
Брижит Бардо. Видимо она и характером в нее пошла. Слышала я, что Брижит тоже
была грубиянка, славилась нравственностью и любила выпить, а к старости
свихнулась на идеалах и принципах. Нетрудно представить что в будущем ждет
Иванову. Нашей общей подруге Марусе нравственность Людмилы всегда была, как
ножом по сердцу, и высказывалась она по этому поводу с большим презрением, а я
гордилась Ивановой и всегда говорила: “В обществе должны быть и такие люди.”
