Так вот вернемся к тому треклятому дню, с которого начались
мои мытарства и злоключения. На этот раз командировка Людмилы занесла меня в
край удивительно благословенный. Что там говорить, юг есть юг, и это не может
ни радовать. Из лютой зимы мы сразу же окунулись в ласковое лето. Московский
аэропорт провожал нас жутким снегопадом, словно март одолжил февралю столько,
сколько тому надо. А судя по погоде надо ему весьма прилично: мороз минус
тринадцать, тучи ходят хмуро и ветер не ветер, а ураган какой-то: волосы
развеваются прямо под шапкой.
Слава богу, распрощались мы со всеми этими ужасами сразу же,
едва ступили на донскую землю. Мне стало ясно куда пошло все тепло: оно осело
здесь, в Ростове-папе. Март едва перевалил за середину, а в воздухе двадцать
восемь и море солнца. К тому же, что для Ивановой совершенно не типично,
впереди у нас оказалось два выходных дня. В общем, на радости такой мы с
Людмилой из шуб сразу же вскочили в купальники и отдались в добрые руки
Катерины, невероятно благодарной пациентки, обладательницы роскошной дачи на
берегу Азовского моря. Ради моря я даже магазинами пожертвовала. Катерина нас
тут же и увезла на эту проклятую дачу, с которой ВСЕ и началось. Уж лучше бы я
осваивала магазины Ростова. Вот к чему, дорогие мои, приводят жертвы: к одним
неприятностям.
Началось, правда, весело, как это обычно и начинается. Чем
паршивей неприятность свалится на человека, тем больше он радуется в преддверии
собственных слез. В моем случае, к сожалению, никого баланса не наблюдалось.
Радовалась я весьма сдержанно, чего не скажешь о моих страданиях, последовавших
за этой глупой радостью. Два дня на пляже мы с Ивановой трудолюбиво покрывали
загаром свои бесцветные, вытравленные московской зимой тела. Я даже сделала
попытку войти в море, но Людмила (страж моего здоровья) категорически
воспротивилась.
— Вода холодная, утонешь, — компетентно заявила она.
— У меня первый разряд по плаванию, — справедливо обиделась
я.
— С годами это проходит, — отрезала Людмила.
— Ну Иванова, какая же ты язва, — рассердилась я. — У меня
завелся единственный недостаток — возраст — и ты не устаешь им тыкать в глаза.
А сама на целых шесть лет старше, и по виду в матери мне годишься! Побойся
бога!
Видимо я была права, потому что Иванова бога побоялась и
принялась оправдываться.
— Ты неправильно поняла, — начала она юлить. — Я имела ввиду
судороги. Никто не спорит, плаваешь ты сносно, но вода не прогрелась. В ледяной
воде не избежать судорог.
Ох, лучше бы я не послушалась Иванову и, скрученная
судорогами, сразу же утонула, тогда, в Азовском море. Это был бы идеальный
вариант. Видимо судьба давала мне шанс избежать гораздо больших неприятностей.
К сожалению этим шансом я не воспользовалась и, отказавшись от купания,
разлеглась на пляже. Как чувствовала, что бронзовой умирать всегда приятней,
чем бледной и бесцветной. В общем, я предоставила солнцу свое обнаженное тело в
качестве холста. Солнце быстро нарисовало на нем восхитительный загар,
украсивший мое новое пастельно-розовое платье. В этом платье и сидела я на
третий день нашей командировки. Сидела на просторной, залитой солнцем, веранде
в ожидании Ивановой, с раннего утра укатившей в Ростов для обмена опытом.
Катерина, хозяйка дачи, и бюстом и характером очень походила
на мою подругу Марусю. Это сразу расположило. Тем более, что Катерина
развлекала меня вином, закуской и местными сплетнями. Перед нами пенилось
волнами Азовское море, уносящее жар свежераскаленных камней далеко за горизонт.
Легкое домашнее вино приятно пьянило и звало на подвиги. Какие-то ранние
цветочки вовсю цвели на участке Катерины. На открытой веранде образовался зной,
против которого (после московской зимы) я ничего не имела. Воздух был напоен
ароматами весны, и по-моему мимо меня даже пролетели две мухи, предвестницы
лета.
В общем, несмотря на то, что я не отправилась по магазинам,
жить было можно. Я, преисполнясь оптимизмом, вовсю радовалась себе и миру.
Больше, конечно, себе. Радость моя усиливалась, когда я вспоминала подруг,
оставшихся в Москве. Представляя Нелли, Марусю или Клавдию, сквозь снежные
вихри продирающихся к метро, чтобы там, подавившись и потолкавшись вволю,
досыта натрястись в переполненном вагоне и все “за ради чего”? Чтобы вынырнуть
из-под земли в минус тринадцать под новые толпы народа… Брр! Как ужасна их
планида! И все время кто-то топчется по ногам, и за воротник задувает, а с неба
летит всякая дрянь и мерзнет нос… Брр! Брр!
В общем, представляя весь этот кошмар, я злорадствовала на
всю катушку. Пока мои лучшие подруги там, в Москве, добровольно отдаются всем
тяготам столичной жизни, я, как настоящее дитя природы, среди садов, среди
полей и морей нежусь на солнышке, не теряя времени, аж в марте месяце
покрываюсь загаром, вдыхаю сплошной озон и при этом еще попиваю винцо да
закусываю черной икорочкой, и все это за счет благодарной пациентки и
министерства здравоохранения. Просто блеск!
Если бы при всем при этом еще не было бы Катерины… Точнее,
вместо Катерины был бы Он, какой-нибудь высокий стройный исполин с мужественным
лицом и сильными руками… Но Катерина не давала надежды избавиться от ее
общества в ближайшие несколько часов. Она добросовестно открывала свою душу,
систематически наполняя мой бокал.
— Ну, … в общем так, Сонька, что я должна тебе сказать… Та
ты закусывай, закусывай, дорогая… В общем, такие мои впечатления, поняла я хоть
теперь, что не будет никакого мне личного счастья, а все через то, что слишком
я забочусь о чужом… Взаимовыручка, вот мой девиз!
В этом месте Катерина делала страшные глаза, брезгливо (?)
вела носом и неожиданно трогала обеими ладонями все то, что у нее было спереди
и возвышалось над столом.
— Черт, лифчик мал, — с досадой бурчала она, запуская руку
за пазуху и подтягивая широкие бретельки, — жмет зараза. Та ты закусывай,
закусывай.
Я закусывала и дивилась на Катеринин бюст, гадая есть ли в
природе такой размер, за пределы которого он не устремился бы.
Сидели мы неплохо. Стол был накрыт по лучшим правилам
гостеприимства. Катерина — на все руки мастерица — сама накрыла, сама ела-пила,
не забывая приглашать и меня. Я старалась, конечно, но Катерина (дородная
бедовая казачка) подавала такой пример, что на протяжении всей нашей трапезы я
испытывала легкое расстройство от своей бездарности. Просто курицей себя
ощущала рядом с этим веселым могучим существом, пышущим здоровьем, лучащим
счастье и источающим оптимизм. Казалось, не знает девка что такое горе, потому
как одна лишь у нее в жизни отрава — ее муж Витька. Я уже поняла, что на
Витькины недостатки Катерина может указывать без устали, не теряя при этом
благостного расположения духа.
— Ой, Сонька, дорогая, — на южный манер, со смаком и
нараспев, как это принято в этих краях, вещала Катерина, — нет мне никакого
личного счастья через мою доброту, вот такие мои впечатления.
Я понимала, — врет Катерина, сама она знает, что ближе
многих к благополучию и вообще со своим Витькой является образцом супружеского
счастья, но обижать ее мне не хотелось. Я сочувственно кивала, густо намазывая
пышный пшеничный батон черной икрой цимлянских осетров и бросая косые взгляды
на хрустальный бокал, щедро наполненный красным вином из подвалов Катерины.
