— Меня это значительно больше устроило бы.
— В следующий раз так и поступлю: брошу тебя где попало, но
еще лучше будет, если ты прекратишь надоедать мне, напившись до смерти. Ты так
редко это делаешь, что тут же хочешь всем похвастать.
— Ни о чем так не жалею, как об этом. Во всяком случае я
проснулась бы не здесь, а там, и точно знала бы дорогу к дому. А что мне делать
теперь?
Иванова посмотрела на меня с каким-то настораживающим
интересом, профессиональным даже, сказала бы я.
— Ты где пила? — спросила она, потирая руки и цепким
взглядом исследуя мои зрачки.
— В доме том, а что?
— А перед этим где пила?
— Перед этим я была трезвой, как стеклышко. Не забывай,
Иванова, я за рулем.
— Слушай, мать, интересный случай, — продолжая потирать
руки, задумчиво сказала она. — Надо показать тебя профессору Салтыкову.
— Зачем это? — насторожилась я.
— Пусть выяснит как далеко зашла твоя амнезия. Я, конечно,
специалист другого профиля, но и мне понятно, что не может считаться нормальным
человек, забывающий события, происходящие и до пьянки, и после нее. К
Салтыкову, завтра же.
— Все, что было до пьянки, я помню прекрасно, — с понятной
гордостью сообщила я.
— Что же помешало тебе запомнить дорогу к дому? — с пошлой
язвительностью спросила Иванова.
— Трос. И хвост. Я вынуждена была смотреть только на них.
Разве Владимир не благодарил меня за помощь? Он должен был объяснить как я
попала в его дом и при каких обстоятельствах напилась.
— Если бы я была твоей родительницей, возможно он так бы и
поступил, но я тебя не удочеряла.
— А я тебя не уматеряла.
— После этой ночи трудно такое утверждать, — разозлилась
Иванова. — В любом случае твой Владимир объяснил мне совсем другое.
— Что именно? — встревожилась я.
— Почему был вынужден сдать тебя мне из рук в руки. Ты была
неукротима в своем желании разгромить его дом и все время рвалась в какой-то
подвал.
— Вроде не знаешь в какой. Мне обидно, Иванова, но не буду
радовать тебя. Лучше скажи, что ты ответила этому благодетелю.
— Поблагодарила и спросила сколько ему должна. Он заверил,
что пустяки, поскольку ты ограничилась зеркалом и французским одеколоном.
“Остальное осталось целым,” — сказал он и уехал на той попутке, которую я
поймала на трассе.
Не могу передать своего отчаяния.
— И все? И это все? — с горечью завопила я.
— Ну да, а чего бы ты хотела?
— Разве приличные люди так расстаются? А договориться о
встрече?
— Ты вела себя так странно, что вряд ли он мечтает о новой
встрече. Несомненно, он приличный человек и не создает впечатления любителя пьяных
баб.
От таких слов я вскочила с кровати.
— Нет, кто это мне говорит! Великая трезвенница мне это
говорит? Просто возмутительно! Иванова, ты несносна. Я тоже приличный человек,
раз в жизни перебрала лишку и уж точно не создаю впечатления любителя
буксировать чужие машины. Подлец! Он же так спешил, я буквально его спасла. Мог
бы хоть из благодарности оставить свой адрес. На худой конец номер телефона.
Иванова рассмеялась мне прямо в лицо. Своим скрипучим
смехом. Как же это выходит у нее противно! Словно медленно открывается дверь,
которую лет двести никто не открывал.
— Перебрала лишку, — выразительно закатывая глаза сказала
Иванова. — Мы с Виктором и Катериной заносили тебя в дом без единого признака
жизни. Ты даже материться уже не могла. Кто же такой трезвеннице оставит свой
адрес?
Я всегда удивлялась черствости своей подруги. Временами она
являет такое непростительное бездушие, что все последующие благородные
поступки, на которые, впрочем, она тоже мастерица, просто не хочется принимать.
Неужели она не видит, что мне тяжело? Зачем усугублять своими впечатлениями? Я
очень расстроилась, но еще не могла проститься с надеждой.
— Иванова, раз я звонила тебе, значит он мог запомнить номер
твоего мобильника, а следовательно в ближайшее время сам разыщет меня.
— Сомневаюсь.
— В чем?
— И в том, что запомнил, и в том, что разыщет, но больше
всего в том, что захочет это делать вообще. Повторяю, ты была безобразна.
Я гордая женщина, а потому сникла. Даже пустила слезу. К
тому же вчерашний ликер давал о себе знать. Самочувствие было… Точнее не было
никакого самочувствия. Боюсь, там был не только ликер. В глазах Ивановой
появилась жалость.
— Ну что такое? — сострадательно спросила она. — Так хочется
найти тот дом?
— Теперь это дело чести, — отрезала я.
— Тогда давай обратимся к логике. Ты запомнила номер его
машины?
— Иванова, я не идиотка. Если б это было так, о каких
переживаниях шла бы речь?
— Ну марку-то ты знаешь?
— Говорю же, это шестисотый “Мерс”.
— Цвет?
— Темный. Прекрасно запомнила салон. Выполнен в серых тонах.
Великолепные кресла.
— Салон. Кому нужен салон, если нет даже цвета. Как ты могла
не запомнить цвет?
— Иванова, это возмутительно! Какой цвет, когда оба раза мы
встречались в полной темноте. Губернатору плевать, что делается в закоулках.
— А какой черт носил тебя по закоулкам?
— У меня нет доверенности; я пряталась от гаишников и
заблудилась. Там и встретила Владимира.
Иванова вдохновилась.
— Так надо вернуться к закоулку, где вы встретились и
попытаться восстановить в памяти путь к дому.
— Какая ты умная, просто некуда деться. А кто мне найдет тот
закоулок. Говорю же тебе, я заблудилась. Уперлась в стену. Прикажешь искать
стену?
Иванова развела руками.
— Ну, мать, не знаю как и быть.
— Никто на твои мозги и не рассчитывал. Разберусь сама, вот
только прийду в себя.
Ивановой стало обидно, она решила продемонстрировать
предприимчивость.
— В любом случае теперь искать значительно легче, — с очень
умным видом констатировала она. — Раз ты знаешь, что владелец дома одновременно
и владелец шестисотого “Мерседеса”, значит начинать надо с “Мерседеса”. Не
думаю, что в этом городе их очень много. У Ефим Борисыча есть связи. Ради меня
он ими воспользуется. Одевайся.
Предприимчивость Ивановой меня всегда настораживала. Поэтому
я испуганно закричала:
