Это отвлекло Иванову от вышеупомянутых органов. Она с
понятным интересом посмотрела на меня и, коченея, спросила:
— Что-о?!
— Верочка, дочь Моргуна, умерла.
— Когда?
— Вчера утром. А с чего, по-твоему, я так напилась? — не
моргнув глазом соврала я.
Причина сомнительная, конечно, но Иванова поверила.
— Как ты узнала? — спросила она.
В откровенности своей я решила идти до конца.
— Утром случайно зашла к ней на чашечку кофе, а она уже
холодная. Я имею ввиду Верочку.
— Как это “зашла”? Вы разве знакомы?
— Познакомились благодаря тебе, она пригласила меня, я
надарила ей масючкиных гераней и обещала наведаться. Когда выполнила обещание,
увидела, что Верочка не совсем жива, то есть совсем не жива.
Иванова испытующе посмотрела на меня.
— Ты серьезно?
— Клянусь всем, что у меня есть.
Людмила охнула и осела.
— Господи, какое горе.
— Горе ужасное, — подтвердила я.
— Так вот почему не звонит Фима! — вскрикнула она и
помчалась в столовую.
Я за ней следом. Там Катерина удачно теснила Виктора за
холодильник. Он злился, оправдывался, но лез.
— Ничего-ничего, продолжайте, вы мне не мешаете, — бросила
на ходу Иванова и, схватив “мобильник”, набрала номер кафедры.
Я поразилась тому, как тонко она себя повела. Лучше и не
придумаешь, чем позвонить на работу и все выпытать у сотрудников, потому что
сам Моргун вряд ли был там в такое непростое для него время.
Но Моргун был на работе.
— Он на кафедре, — изумленно сообщила мне Иванова и
добавила: — Представь себе, весел и трезв, как стеклышко.
— Если судить только по голосу, — очень к месту ввернула я.
Ивановой некогда было обращать внимание на мои шпильки, она
уже вовсю беседовала с Моргуном, причем сплошь на профессиональные темы.
Поинтересовавшись чьим-то зондом, она скроила умнющую физиономию, будто Моргун
мог оценить это по телефону. Затем перешла к какому-то белковому обмену.
Подробно выспросив про уровень протеинов, альбуминов и глобулинов, Иванова
осталась довольна и приступила к обмену жировому. Теперь ее интересовали сплошь
триглицериды, а так же альфа и бета липопротеиды.
Я тихо сходила с ума. Катерина оставила Виктора в покое и,
затаив дыхание, уставилась на Иванову, словно именно в этот момент решалась вся
ее жизнь. Виктор был менее впечатлителен, но из щели между стеной и
холодильником вылез и тоже к происходящему интереса не терял.
Иванова тем временем наяривала загадочными терминами. Узнав,
что щелочная фосфотаза — двадцать девять, а холестерин — семь, при сахаре —
шесть, она пришла в восторг, а когда выяснила, что количество вводимых
парэнтерально растворов уменьшилось на двадцать процентов да при этом больной
еще и неприятных ощущений не получил, она и вовсе закричала “ура”.
— Будем надеяться, что количество эритроцитов тоже начнет
входить в норму, — сказала она, после чего я принялась шипеть ей в ухо:
— Иванова, в своем ты уме говорить об фосфотазе, когда у
человека умерла единственная дочь.
— Отстань, — лягнула меня Иванова и продолжила в трубку: — Я
рада за вас, Ефим Борисыч, прекрасные результаты. Сегодня приболела, а завтра
обязательно загляну на кафедру. Кстати, как ваше здоровье? … Прекрасно? … Я
рада. И дома все в порядке? …
Лицо ее медленно начало вытягиваться. Я насторожилась.
Иванова погрозила мне кулаком, шепнула “убью” и забасила в трубку:
— Чудесно, чудесно, Ефим Борисыч, рада, рада за вас, у меня
так же, всего хорошего, до завтра, отключаюсь, да-да, отключаюсь.
Она отключилась и сказала “сволочь”, непонятно кого имея
ввиду. Я тупо смотрела на Иванову и ошалевала.
— Куда ты меня вляпала? — строго спросила она, потрясая
кулаками. — Может прикажешь набить тебе морду?
— Не прикажу, — униженная, но не сломленная ответила я.
— А надо бы набить. Все прекрасно у него. Слышишь, ты,
диверсантка? У него все прекрасно. Десять вечера, а он еще на кафедре и полон
сил. Больная его выздоравливает, дома у него все в порядке, сам трезв, как и
обещал, а разговаривает со мной сквозь зубы, видишь ли оне обиженные, а все
потому, что я первая звоню. Не звонила бы, уже завтра начал бы меня искать, а
теперь воспрял духом, решил, что его взяла, можно кочевряжиться. Я в жизни так
не унижалась, как сегодня! А все ты, ты виновата! Так мне дуре и надо! Кому
верю? Хорош розыгрыш!
— Какой розыгрыш! — с трудом очнулась я. — Верочка вчера
утром лежала в своей кровати и была холодна, как лед.
Иванова задумалась. Видимо крик мой был очень натурален.
— Лежала, говоришь, хорошо, попробуем зайти с другого конца.
Позвоню Архиповой, она живет с Моргунами рядом и дружит с его Зинкой.
Минут сорок Иванова трепалась с Архиповой, но с тем же
результатом. Выяснила лишь, что Зинка, жена Моргуна, после обеда была весела,
хоть и жаловалась на колготки Леванта, которые если рвутся, так обязательно не
вовремя и в лифте.
— И все? — разочарованно спросила я.
— И все, — с угрозой подтвердила Иванова.
— А ребенок?
— Ребенка Зинка держала на руках.
Это меня воодушевило.
— Вот видишь, — закричала я, — раз ребенок сейчас у них,
значит Моргуны и знать не знают, что их дочь мертва. Нянчат ребенка и думают,
что она прохлаждается со своим любовничком.
— Каким любовничком?
— Да ты же и здесь не в курсе! — воскликнула я, поражаясь
глубинам провалов своей памяти. — У Верочки был любовник, муж Таты.
— Какой Таты?
— Слушай, Иванова, ты глупеешь на глазах. Тата Власова,
вспоминай, твоя любимая подшефная…
— Терпеть ее не могу.
— Новость не нова, но речь не о том. Если родные покойной
радуются и живут с мыслями о зондах и колготках, это говорит лишь об одном: они
не видели дочь минимум два дня и думают, что у нее все в порядке. А на самом
деле Верочка мертвая лежит в своей квартире. Если не веришь, поедем — убедишься
сама.
Но тут вмешалась Катерина, которой, видимо, жуть как не
хотелось драться с Виктором в одиночестве.
— Куда “поедем”? На часы посмотрите, — она кивнула на свою
чокнутую кукушку, — Одиннадцать скоро, а вам приспичило на мертвяков смотреть.
Пока до Ростова доедете, час ночи будет.
