— И не вздумай отказываться, — словно подслушав мои мысли
заявила Катерина.
Она даже бутерброд жевать прекратила. Видимо он застрял в ее
горле. Так с бутербродом, торчащим изо рта, мне и пригрозила:
— Смори, останется моя Масючка на твоей совести.
“Вот этого мне совсем не надо,” — подумала я и спросила:
— И как ты мыслишь мою помощь?
Катерина беспечно махнула рукой.
— Ой, та тебе и делать-то ничего не придется, только баранку
крутить, — и она кивнула в сторону гаража. — Я ж не сяду за руль под страхом
аборта, а ты умеешь. Отвезешь меня к Масючке (здесь рядом, через три дачи),
погрузим ее цветы и поедем в Ростов продавать. Не пугайся, я все сама оформлю,
уже и как — знаю.
Сказав, Катерина залпом опорожнила бокал с вином, тыльной
стороной ладони вытерла губы и как о самом незначительном добавила:
— По пути забросишь меня к портнихе. Платье мое уж готово,
думаю.
Хитрость такая была мне глубоко противна. Сама так поступаю,
а потому терпеть не могу подобного качества в людях.
— Катерина, — не открывая рта, процедила я, — а почему бы
тебе не дождаться своего Виктора и не поехать к портнихе с ним?
Никогда не думала, что столь невинный вопрос может довести
человека до такого исступления. Катерины мгновенно взвилась, румянец исчез,
глазки сузились, ноздри задрожали, грудь заколыхалась от гнева. Почему она меня
не поколотила, до сих пор не пойму.
— Как можно? — завопила она. — Что ты за вредная баба! Я ему
клялась! Витька и знать не должен о моем платье!
— Ты что же, милая, не собираешься это платье носить? —
спросила я, стараясь влить в свой вопрос как можно больше характерной для меня
нежности.
На глупую Катерину реплика моя подействовала умиротворяюще.
Убедившись в моей незлонамеренности, она мгновенно успокоилась.
— Как не собираюсь носить? Носить надо, раз сшила, но не
сразу, выберу подходящий момент. Это будет Витьке от меня сюрприз.
— Все ясно. Значит ехать к портнихе на электричке ты не
хочешь. Но зачем нам тащить с собой Масючкины цветы? Почему бы сразу не поехать
к твоей портнихе? — резонно поинтересовалась я.
Ну просто нутром я чуяла: будет мне от этих цветов большая
неприятность. В Катерину же словно черт вселился, если, конечно, черт и
Катерина вообще не одно и то же.
— А что я предъявлю Витьке, когда вернусь? Вдруг он явится с
работы своей раньше нас? А так я скажу, что ездила продавать цветы Масючки. Он
знает мою доброту и не удивится, в противном случае — скандал.
Теперь уже я не сомневалась, что вся остальная доброта
Катерины имеет примерно те же корни. Сама я обманывала своих мужей, как говорит
моя Маруся, налево и направо, поэтому лишний грех брать на душу никакого
желания не имела.
— У меня нет с собой прав, — радостно сообщила я, очень
вовремя вспомнив об этом.
К моему огорчению, такое сообщение не произвело на Катерину
должного впечатления. Она рассмеялась и изрекла:
— Чем меньше у женщин прав, тем больше у нее возможностей.
Мысль мне понравилась, но соглашаться с ней я не имела
никакого резона.
— Как хочешь, а за руль без прав не сяду, — отрезала я. —
Тем более, что пила твое вино.
Катерина обласкала меня взглядом и не поскупилась на
разумные доводы.
— Ну Сонечка, дорогая, какие права, какое вино, — нежно
проворковала она. — Не о чем не волнуйся. Это совершенно безопасно, тем более,
что вино мое, как компот, сама же об этом и говорила.
— Но если компота выпить столько, сколько я твоего вина,
думаю, и опьянеть можно.
— Та все это глупости. Подумай, случись что, разве две такие
бабы, как мы, не уболтают какого-нибудь поганенького мента? Та и вряд ли нас
кто остановит. Машина записана на меня, а ты рядом за рулем. Совершенно
безопасно, к тому же с твоей красотой и вовсе бояться нечего. Если какой мент
тебя и остановит, дак только за тем, чтобы сделать комплимент. Та он ослепнет
от твоей красоты, и вместо прав можешь подсовывать что угодно, та хоть
инструкцию к пылесосу или электрочайнику.
В общем, Катерина напала на меня и скрутила своими доводами
в два счета. Аргумент о моей красоте был самым неопровержимым, поэтому я просто
вынуждена была согласиться сесть за руль в нетрезвом виде и при полном
отсутствии прав. В таком виде я и поехала, предварительно зарулив к Масючке и
набив багажник новенькой “Хонды” цветущими геранями.
* * *
Дальше события начали развиваться еще нелепей. Как только
указатель обнадежил меня, что до Ростова осталось десять километров, Катерина,
всю дорогу выполнявшая роль штурмана, вдруг впала в задумчивость, и мы
проскочили нужный поворот. Обнаружилось это лишь тогда, когда я случайно
бросила взгляд на очередной указатель. Он сообщил, что до Ростова двадцать
километров.
— Как двадцать? — удивилась я. — Было же десять, а едем мы
минут тридцать, причем на очень приличной скорости.
— Да, но это уже совсем другая дорога, — равнодушно
отозвалась Катерина, не выпадая из задумчивости.
Я рассердилась и затормозила.
— Слушай, может ты отвлечешься от своих мыслей и скажешь
куда ехать? Я в вашей деревне впервые.
— Едь в Ростов, — посоветовала Катерина.
— Поезжай, — машинально поправила я и тут же возмутилась. —
В Ростов! Ясно, что не в Одессу, но где он этот твой Ростов? Полчаса назад мы
были ближе к нему на десять километров.
И тут Катерина меня окончательно добила.
— Соня, я вот все размышляю, а куда мы денем эти цветы? — с
невинным видом спросила она, кивая головой в сторону багажника.
Разве можно задавать такие вопросы не совсем трезвому
человеку да еще в то время, когда он сидит за рулем. Естественно, я резко затормозила,
после чего Катерина едва не “выплеснула” свой бюст на дорогу. Причем лобовое
стекло показалось мне слабой тому преградой.
— Ты не знаешь куда деть цветы?! — в отчаянии завопила я,
ставя акценты на каждом слове. — Зачем же ты тогда морочила голову нам?
— Кому “вам”?
— Мне и бедной Масючке! Ты собралась повозить-повозить ее
герани да и вернуть их обратно? Ты уверена, что в багажнике они сохранят свой
цветущий вид? Мы же привезем настоящий гербарий, как я посмотрю в глаза
Масючке, этой несчастной матери-героини? Она столько сил отдала этому
“бизьнесу”, а ты! А мы! Об этом ты подумала?! Подумала?!
Речь моя была пламенна и полна искренности. Я была сама не
своя, я задыхалась от боли за Масючку и захлебывалась гневом, утроенным
воспоминанием о залитой солнцем веранде, о море, вине и бутербродах с черной
икрой, так бездарно покинутых мною. Катерина прониклась и струхнула.
