Я спустилась на ступеньку ниже.
— Да, — коротко ответил Владимир.
— И как она? Хорошенькая?
— Ну что меня об этом спрашивать? Раз влюбился, значит
красавица, во всяком случае для меня.
Здесь мне стало обидно. Эти мужчины никогда не могут вовремя
поставить точку. Сказал “красавица” и хватит, остановись, к чему пояснения.
— Да что там говорить, — продолжил Владимир. — Сейчас сам
увидишь. Она вот-вот придет.
— Увижу-увижу и, не обижайся, дружище, оценю по всем
правилам. В объективности мне равных нету, сам, наверное, знаешь.
“Черта с два ты меня увидишь, если будешь сидеть здесь и
вякать,” — со злостью подумала я, опускаясь еще на одну ступеньку.
Владимир ничего не ответил. Видимо он был занят по
хозяйственным делам, потому что спустя минуту Мазик запротестовал:
— Не хочу кофею, налей-ка лучше коньячку.
Я насторожилась. “Сейчас Владимир полезет в бар и обнаружит
пропажу двух бутылок орехового ликера.” Однако он не поспешил наливать братцу.
— Максим, может тебе хватит, — попытался он образумить
Мазика.
— Нет, налей. Тася! Бедная моя Тася, хоть и стерва она была,
но о покойных плохо не говорят, ты же знаешь. О, о, хватит, будя, будя, оставь
в бутылке. … Ну, за Тасю! Давай!
— Максим, в таких случаях не чокаются.
— Черт, все время забываю.
Я успокоилась. Налили и пьют. Значит пропажа не обнаружена.
— Эх, Володька, не знаешь ты что такое прожить с одной бабой
десять лет, — бросило вдруг Мазика в философию. — Это ж такая каторга,
Володька, что в двух словах и не объяснить. Только ты поймешь меня, только ты,
братик. Каторга невероятная.
— Я понимаю, понимаю, — дежурно мямлил Владимир.
— Во-от. А ты говоришь, влюбился. Не вздумай, Володька, не
вздумай. Вот была у меня одна секретарша… Олечка ее звали… Или Светочка… Нет,
Любочка… В общем была она у меня… Так это была любо-ооовь! Вот такая любовь
была!
Я заскучала. Скажу больше: меня это начало раздражать. Добро
бы еще разговор шел обо мне. А то о ерунде разной.
“Этак я до следующей ночи здесь просижу,” — зевая, с тоской
подумала я.
Было очевидно, что пора выбираться. Но как? Не было никакой
возможности. Я сидела на ступеньках и ломала голову, а пьяные братья мололи
всякую чушь. В основном, конечно, молол чушь Мазик, но кому от этого легче.
Беседа их была так уныла, что несколько раз я едва не заснула.
Когда стало очевидно, что Мазик решил основательно напиться,
не выходя из холла, я отчаялась и перестала бороться со сном. Мне вдруг
сделалось все так безразлично: и дом этот с подвалами его, и Мазик с
секретаршами, и даже Володька со своею любовью и диким братцем. Я отправилась
на второй этаж, внаглую залегла на самый мягкий диван и заснула таким крепким
сном, каким не помню уже когда и спала.
Глава 27
Разбудила меня муха. Бог знает откуда она взялась, но
жужжала и беспрестанно лезла в нос со всей мушиной наглостью. “Быть весне,” —
подумала я и проснулась.
С удивлением обнаружив себя на чужом диване в чужой комнате,
я испугалась и тут же вспомнила где нахожусь и почему. Выглянула в окно —
солнце ушло из зенита, значит дело близится к вечеру.
“Сколько же я проспала?” — подумала я, отыскивая глазами
часы. Стрелки моих ручных (с механическим заводом) остановились на двенадцати.
Было очевидно, что сейчас значительно больше.
Я встала, прошлась по комнате и прислушалась. Тишина. Во
всяком случае на втором этаже. О том, что было бы, найди меня Мазик на этом
диване, думать не хотелось, и я подумала о Владимире. Чем-то он занимается? Так
ждал свидания со мной и вот, бедняга, не дождался.
И тут я вспомнила: “У него же важная встреча! После обеда.
Видимо здесь и должна происходить, если уже не происходит.”
Мне совершенно необходимо было незримо присутствовать, так
как уверенность, что встречается Владимир с убийцей Верочки, Власовой, тети
Мары, Павла и Моргуна, была слишком сильна.
Я выглянула в коридор и на цыпочках, соблюдая
предосторожности, отправилась к лестнице. Голосов я не услышала, но по шорохам
было ясно: в холле кто-то есть. Охваченная любопытством, рискнула спуститься на
несколько ступеней, потом еще, и еще, потом легла, свесив голову вниз и заглядывая
в холл. То, что увидела, потрясло, но не удивило: этого я и ждала.
Иванова в очках ко мне лицом сидела за столом и что-то
быстро строчила на листе бумаги. Владимир сидел рядом, спиной к лестнице, и
водил пальцем по тому же листу. Они были так увлечены своим делом, что я
позволила себе сохранить полувисячее положение, только покрепче уцепилась за
балясину перил. Висела и жадно впитывала в себя происходящее.
— И вот здесь подпишите, — подсказал Владимир, протягивая
новый лист.
Иванова послушно застрочила и на том листе.
— И вот здесь, — указал пальцем Владимир. — И вот здесь, и
вот здесь. Здесь тоже нужна ваша подпись. Важна предельная точность в
оформлении документов, иначе придется заново начинать.
— Понимаю, понимаю, — не прекращая писать, бубнила Иванова.
Я сгорала от любопытства и тяжело переживала отсутствие
бинокля. Как бы он мне сейчас помог. Просто до смерти хочется знать, что они
там подписывают, и почему важна предельная точность.
— Это все? — спросила Иванова, ставя последнюю заковычку.
— Сейчас посмотрим, — сказал Владимир, собирая бумаги. —
Нужно еще раз все тщательно изучить.
Изучал он долго, минут двадцать. Иванова не спускала с него
глаз, ритмично барабаня пальцами по столу. Взгляд у нее был сосредоточенный.
“Налицо все признаки беспокойства, — подумала я. — Иванова
нервничает, причем нервничает так, словно решается ее жизнь. Что же она там
подписывала?”
— Ну вот и порядок, — резюмировал Владимир, складывая бумаги
в папку. — Теперь все зависит от моих профессиональных качеств. Думаю, не
подведу. А вам, Людмила Петровна, остается только ждать.
— Долго ждать? — спросила Иванова.
Меня поразило напряжение, сквозящее в ее голосе. Напряжение,
не характерное для Ивановой, славящейся своей непробиваемостью.
— Долго ли ждать? Точно сказать не могу, — ответил Владимир.
— Многое зависит не от меня. Со своей стороны могу обещать лишь одно: сделаю
все, что в моих силах, чтобы не было затяжек.
— Ясно. Надеюсь на вас. Ну,.. так все? На этом можем
расстаться? — Иванова поднялась со стула, протягивая для пожатия руку.
